Всякий, кто считает, что сказал или

сделал что-то умное – глупец.

На песчаной отмели лениво и бессмысленно глядя вдаль пустыми костяными глазницами, лежал, а вернее сказать, возвышался примерно на треть из бегущей речной воды, белый человеческий череп. Вряд ли можно себе представить картину более безмятежную, наполненную ещё более пленяющим и захватывающим душу ощущением всепроникающей вечности. Впрочем, приедается и это. А через секунду, ты уже не успеваешь ухватиться за то самое, казалось, неизгладимое впечатление. Оно без остатка испаряется, и взгляд перемещается на другие, совершенно несущественные детали сей эпической картины. Это может быть и блеск воды или может это проплывающая мимо травинка, но эффект упущен и вернуть его уже почти не возможно.

Так устроено наше с вами сознание, оно любит себе спешить куда-то, никогда не хочет и не будет тебя ждать. Лишь коснувшись предмета, оно убегает прочь в неведомые дали своих нейронных связей. Сложно заставить его удержаться на чем-то одном, да и дело это, в целом, точно неблагодарное. Ничего путного ожидать от таких усилий не стоит. Все важное, что родилось, уже родилось, а дальше остается лишь нелепая суета логики и здравого смысла, пытающихся ухватиться за неведомые нити бытия, чтобы общими усилиями, под неумолимый плеск подтачивающих их волн, построить себе хоть и очень красивый, но никому не нужный замок из песка.

– Джонни, вставай, хватить спать! – донеслось из соседней комнаты, – сегодня воскресенье и мы, если помнишь, собирались с тобой милый поехать в Батон-Руж к тете Оливии кушать индейку и, конечно, купим тебе там новые шорты, эти-то заносил уже до дыр.

– Ладно, мам, я почти готов, – смиренно произнес я, но вопреки смыслу произнесенных слов, завернулся обратно в одеяло и закрыл глаза.

«Гляди, речка здесь не такая желтая, как наша Миссисипи» – уже проваливаясь в омут сна, обратил внимание я, и, уже там, еще раз взглянув в пустые глаза белеющей в воде черепушки, опять окончательно погрузился в забытье.

Тут время потекло для всех совершенно с разной скоростью. Для меня, например, очень быстро, потому что уже через секунду одеяло, спасительным саваном отделявшее меня от жареной индейки и тети Оливии, полетело с кровати в угол комнаты.

– Ты, слышишь, сынок? Едем, – требовательно повысив голос и в нетерпении уперев руки в бока, пронзительно крикнула мама.

Зовут её Джессика. Красивая, стройная брюнетка, добрая, дружелюбная, чистокровная американка. С мамой мне повезло. Еще если бы у неё не было этой дурацкой привычки – стягивать с меня по утрам одеяло, то я был жил совсем как в раю.

– Адам, твои дети сегодня остаются дома. Мы едем одни, – это она уже в сердцах крикнула папе, умывающемуся в ванной комнате.

Звучало это довольно убедительно, потому я прыжком решительно соскочил с кровати. Растолкал нагло зевающего брата, постучал кулаком в дверь комнаты младшей сестренки и, схватив на ходу брошенные вечером шорты, запрыгнул сразу в две штанины. Ну, почти. Отчего утеряв равновесие, с грохотом повалился на пол и окончательно проснулся. Шорты были знатные, пошитые прямо из американского флага, звездно-полосатые, их то нам и предстояло сегодня поменять на новые.

Дом наш стоял на берегу соленого озера Пончартрейн, что недалече от славного города Новый Орлеан. Правда, переехали мы сюда относительно недавно, примерно с полгода. Отцу предложили хорошую работу на местном нефтеперерабатывающем заводе. Это стало решающим фактором, чтобы покинуть родной Техас и начать новую жизнь в новом месте. Воспоминания детства, проведенного у небольшого городка Эль-Кампо, врезались в память теплым приятным комочком и не отпускали. Там было хорошо и спокойно.

Белый просторный Додж Караван с удовольствием вместил в свое нутро всю нашу дружную семейку и покатил в сторону дома тети Оливии. Однако, мама, несмотря на выходной, как мне показалось, была немного напряжена, почти не разговаривала и иногда, повернувшись, серьезно смотрела на меня. Но, должен сказать, юность не смотря ни на что, всегда беззаботна и потому я не придавал тому обстоятельству никакого значения. Если будет нужно, то мне обязательно все расскажут, а до тех пор, хоть трава не расти. Так мы ехали, ехали, пока вдруг не остановились у незнакомого и очень красивого, как мне показалось, старинного дома.

– Марвин, Хелен, вы можете пока поиграть в сквере и купить себе мороженое, а мы с Джонни сходим кой-куда, – строго проговорила мама Джессика.

«Джонни» – стало быть, это про меня, – подумал я. Что же это такие за дела, из-за которых я лишаюсь мороженного?

Мне уже стукнуло почти 18 лет и осталось учиться в школе совсем ничего, всего каких-то пару месяцев, а дальше – здравствуй взрослая жизнь. Как и положено, в таких случаях, я с восхищением, трепетом и нетерпением ждал момента, когда школьные двери захлопнутся за моей спиной и для меня словно драгоценная шкатулка откроется загадочный и прекрасный «взрослый» мир. Покосившись глазами на маму, я выждал, пока сестренка с братом выскочат из автомобиля и покорно спросил:

– Мамочка, что происходит?

– Да ничего, сынок, – заверила она, – щас мы зайдем с тобой к одному хорошему психологу, его зовут Ларри Браун и его мне порекомендовала моя подружка Моника.

– Вот это здорово, а в чем, собственно, дело то, мам? – напрягся я

– Джонни, милый, мы с папой считаем, что нужно знать, что с тобой происходит… Правда, Адам?

– Правда, сын, нужно сходить.

Долго ли коротко ли велась беседа, а итог один – мы втроем вышли из авто и направились в красивый солидный дом с блестящей табличкой справа от двери: «Клиника доктора Брауна».

Нас встретил солидный высокий дядька с рыжеватой ухоженной бородой и проницательным взглядом. Поздоровавшись со всеми и проводив в просторную прихожую, он жестом предложил моим родителям присесть на роскошный огромный диван, располагавшийся вдоль дальней стены и тоном, не допускающим возражения, мило произнес:

– А мы с Джонни пойдем немного поболтаем, – и, обратившись уже непосредственно ко мне, при этом внимательно заглянув в глаза, – ты ведь, не против, друг мой?

Меня, конечно, слегка покоробило такое панибратское отношение. Что это еще за «друг мой»? Но в целом доктор Браун, как назвала его мама, произвел на меня вполне хорошее впечатление. Мы прошли по длинному, еле освещенному коридору с темными синими бархатистыми стенами, на которых тут и там были развешены в громоздких дорогих рамах картины, сразу пробудившие во мне своим видом трепет и уважение. Под ногами мягко стелился ворсистый мягкий ковер, по которому я, стараясь не отставать, семенил за доктором и изо всех сил крутил головой, чтобы не дай бог не пропустить ничего интересного, так что, дойдя до нужной двери я, по самую макушку наполненный впечатлениями, буквально налетел на внезапно остановившегося дядю Брауна.

– Сюда, – невозмутимо произнес тот, открыл массивную деревянную дверь и мы вошли. Вошли туда, где, безусловно, царила атмосфера уюта и доверия. Каждая деталь здесь, казалось, была создана для того, чтобы сказать тебе: «не переживай ни о чем, вся жизнь лишь суета сует, она лишь тень пролетающей птицы, есть же лишь покой и умиротворение и больше ничего».

– Да, я согласен, конечно, – прошептал я, завороженный этими невидимыми голосами, – но не слишком ли это самодостаточно, чтобы жить? Вам безразлично, что мой брат с сестренкой кушают сейчас мороженое, да? А мне нет. Хотя здесь довольно мило и я не прочь немного задержаться.