<p>

ГЛАВА 1</p>

<p>

Anche quando hai tute le carte in mano, la vita inaspettatamente può cominciare a giocare a scacchi.*</p>

<p>

*Даже когда у тебя все карты на руках, жизнь вдруг может начать играть в шахматы.</p>

<p>

 </p>

<p>

За окнами яхты проносился величественный в своей красоте вид на северный берег Сартена. Высокие прибрежные скалы оголёнными клыками взмывали над беснующимся океаном. Под днищем звездолёта, дул сильный бриз — крылья корриеры** едва не срывали бешеные порывы.</p>

<p>

— Босс, до приземления пятнадцать минут.</p>

<p>

Доминико Таскони не шевельнулся. Взгляд его ещё какое-то время был устремлён на потрёпанную бумажную фотографию, на которой улыбчивый мальчишка в широких голубых плавках плескался в волнах. Неторопливо убрал фото во внутренний карман пиджака и, нажал кнопку на стеклянном столике перед собой:</p>

<p>

— Я готов, — ровно произнёс он, — запускай шасси.</p>

<p>

Последние месяцы капо Таскони пребывал в странном оцепенении. Не чувствовал вкуса еды, не мог заставить себя растянуть губы в улыбке. Весь окружающий мир виделся Доминико точно через мутное стекло. Он видел себя самого, выполняющего рутинные наборы действий, будто со стороны.</p>

<p>

Доминико не мог сказать, что ему было безразлично абсолютно всё. Он достаточно привык принимать решения, которые не доставляли никакой радости, чтобы не прерывать работу и продолжать добиваться того, к чему стремился день за днём. В момент, когда жизнь Доминико надломилась как сухой тростник, он стоял в шаге от места в Капитуле — и вовсе не собирался отказываться от того, чего почти достиг.</p>

<p>

Чувства и разум разделились в нём. Чувства уснули, подёрнулись льдом. Разум продолжал механически просчитывать лучший вариант и единственный правильный ход.</p>

<p>

Так было, пока ещё одна сторона жизни, которой Доминико не позволял касаться никому, не дала о себе знать.</p>

<p>

Награда за голову Аргайла была назначена почти машинально. Просто потому, что никто не смел убивать Таскони — даже Аргайл. Однако князь вырвал возможность отомстить из рук Доминико — ускользнул, отправившись на тот свет. Доминико, возможно, остался бы существовать в странном полусне, если бы полусумасшедший ромей не прибежал к его людям с известием, что Эван Аргайл ещё жив — и что он напал на след.</p>

<p>

Доминико не хотел впутывать в дело кого-то ещё. Аргайл — Эван Аргайл — был мишенью только для него. Он отправился решать волновавший его вопрос сам. Доминико взял с собой только троих самых верных ребят.</p>

<p>

 </p>

<p>

Стефано Бинзотти приехал в город не так давно. Кое-кто из коллег регулярно намекал, что он и из Академии выпустился только что — но это было преувеличением. Стефано проработал в полиции уже десять лет. К тому же, Стефано академий не заканчивал никогда — из своего опыта работы в департаменте правоохранения Сардинии он был уверен, что они ему не нужны.</p>

<p>

В Сартене Стефано провёл девять недель — и за эти девять недель успел опостылеть руководству так, что начальник департамента потихоньку начинал изыскивать способ списать его в расход.</p>

<p>

Трудно сказать, это ли стало причиной того, что в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое июля его отправили дежурить в космопорт на Семнадцатой авеню, куда пребывал кортеж капо из Манахаты — Доминико Таскони.</p>

<p>

Стефано о Доминико Таскони не знал ничего. Не знал и не хотел знать. Он не любил всех без исключения представителей так называемых «корсиканских семей» — члены которых ещё во времена исхода имели между собой весьма условное родство, но все прошедшие две сотни лет старались его возродить, сохранить и укрепить.</p>

<p>

Стефано не был романтиком и не верил в то, что полиция может что-то существенно изменить. Большая часть департаментов давно уже знала членов Капитула в лицо. Был даже прецедент — правда, один-единственный — когда у секретаря Сардинской семьи пытались конфисковать картотеку, где значились имена тех, с кем он торговал. На третий день картотеку вернули назад — а полицейский, инициировавший обыск, получил новое, внеочередное звание — лейтенантские погоны сменил на сержантские, место службы поблизости от дома — на более далёкий Сартен.</p>

<p>

И всё же Стефано корсиканцев не любил. Не любил в основном за то, что слишком много брали на себя. За то, что считали, что порядок на Корсике и в близлежащих провинциях могут и должны навести именно они.</p>

<p>

Корсиканцы считали себя кем-то вроде Робин Гудов, тех, кто мог отбирать неправедно нажитое и распределять, как считает правильным. «Люди чести» — так они называли себя, и так же называли их в полиции с корсиканской лёгкой руки.</p>

<p>

Стефано не поддерживал обычая и — называл корсиканцев просто бандитами. Впрочем, он был достаточно осмотрителен, чтобы вслух подобного не говорить.</p>

<p>

Стефано стоял и курил у выхода из космопорта, прислонившись к патрульному авто, и издалека разглядывал, как заходит на посадку новенький серебристый Додж. Звездолётов, за которыми прочно закрепилась репутация корсиканских, Стефано тоже не любил — не только потому, что они корсиканские, но и потому, что они несли на себе двадцатимиллиметровую броню, которую было трудно прострелить.</p>

<p>

— Кофе или чай? — поинтересовался, высовываясь из авто, его напарник — Габино Рамирез. Габино не повезло работать с Бинзотти ровно девять недель назад, но постепенно он начинал привыкать. Прошлый его напарник был старше самого Габино на добрых три десятка лет и ушёл на пенсию. Тот был осмотрителен и предпочитал не спешить, так что Рамирез большую часть времени проводил в отделении, разбирая бумаги — и изредка в осторожной слежке за не очень опасными преступниками.</p>

<p>

Стефано, во-первых, такого подхода к профессии не разделял. Во-вторых, напрочь отказался признавать сержанта Рамиреза главным в паре только потому, что тот носил рядом со званием приставку «старший» и служил в Сартене на Корсике пять лет.</p>