ЧАСТЬ 1

#1

Закон подлости одинаково преследует всех, но когда дело касается тебя лично, то кажется, что в этом ты уникален. Когда ждешь нужного тебе троллейбуса, очень ждешь, когда торопишься, обязательно придет не тот, что нужен. И, казалось бы, такая мелочь, но она заставляет лишний раз в душе сетовать на судьбу и задаваться вопросом «Ну, почему?», и все вокруг в этот момент кажутся счастливее и уж куда более удачливыми.

Ольга, стоя на остановке уже больше получаса, промокшая насквозь от протекающего с утра неба, не понаслышке знала про этот самый закон. Ее потертые кеды неприятно хлюпали, когда она переминалась от холода. Убедив себя, что ей уже нечего терять, последнюю часть знакомого маршрута от парка до остановки она проделала, шлепая по лужам, даже не пытаясь их обойти. Единственное, что согревало ее, это надежда на скорое прибытие транспорта, которая таяла с каждой каплей, неприятно падающей на ресницы. Нужного троллейбуса все не было, уже много раз приходил не тот, что нужен, а пешком – не меньше часа. Летом, в хорошую погоду расстояние преодолевалось с легкостью, а главное, с удовольствием. Ей нравилось ходить одной, перебирать ногами по жилым спальным кварталам, заглядывая в окна первых этажей, таких разных и уютных. Но теперь по раскисшим улицам идти пешком было сумасшествием. И она стояла. Ждала. Одиночество, которое было ее лучшим другом в солнечные дни, теперь предательски напоминало о себе тоской и унынием.

Наконец-то огни, и троллейбус – тот, что нужен. Забравшись внутрь одной из первых, Ольга, протиснувшись сквозь толпу мокрых пассажиров, встала у окна и сдернула с головы капюшон своей толстовки. Ее темные густые волосы рассыпались по плечам, она была счастлива избавиться от этой сырости; как могла, вытерла лицо рукавом и уткнулась в запотевшее стекло, прибавив громкость в плеере. Холод собачий, чересчур даже для питерского лета. Здесь, внутри салона, тепло и светло, и городские сумерки кажутся еще более темными. Троллейбус тронулся, переваливаясь на неуклюжих колесах, и загудел проводами. Сзади Ольгу потревожила грубая рука, и она с ужасом вспомнила, что этому ее блаженству в тепле мешает одна мелочь, а точнее отсутствие мелочи.

– Оплачиваем проезд.

– Ой, тетенька, пожалуйста, у меня нет денег, можно я так доеду, мне недалеко. Ольга жалобно округлила глаза, надеясь, что в такую погоду должен сработать ее испробованный метод. Не все кондукторши реагируют одинаково, но большинство именно так:

– Какого черта садится, если нечем заплатить? Не мои проблемы, выходим!

– Пожалуйста, посмотрите погода какая, я мокрая насквозь, идти очень далеко.

Ольга, не двигаясь с места, все больше округляла глаза и не понимала, как ей можно было отказать.

– Хе, теперь уже далеко! Моя какая беда? На выход! – огрызалась кондукторша, для которой была особая радость выставить молодую девочку в дождь, иначе – скука смертная на этой работе.

– Пожалуйста, у меня, правда, нет денег, я из детского дома.

Последние слова дались как всегда тяжело, но действовали они, как правило, спасительно на подобного рода кондукторш. Окружающие, которые тут же стали оборачиваться и выглядывать, смолкли за своими разговорами и заняли свои позиции наблюдающих за развитием событий. Троллейбус сделал остановку. Двери открылись. Никто не вышел, но несколько человек зашли и по счастью отгородили Ольгу от двери и кондукторши. Но внезапно та стала истерически кричать и расталкивать локтями недоумевающих вошедших.

– Миша! Стой! – завопила она водителю с каким-то неестественным надрывом.

Схватив Ольгу за плечо, она стала тянуть ее к дверям.

– А ну, пошла отсюда!

– Вы не имеете права меня трогать! – закричала Ольга.

Даже для нее, видавшей всякое, это было вопиющей дерзостью. Пытаясь освободиться из грубых рук кондукторши, она все еще старалась как-то оправдываться, упиралась и вырывалась, задевая других пассажиров, которые торопились убраться с дороги и не мешать происходящему.

– На выход, коза, из детского дома она, как же! Небось, на наркоту и сигареты деньги есть, а на проезд – возите ее бесплатно! – не унималась тетка.

На помощь пришло противное замечание бабки, рассевшейся у выхода. Ее котомки бесцеремонно заняли целое сиденье у окна, и это при полном троллейбусе.

– Не заставляй весь троллейбус ждать, нам всем ехать надо, мы так до вечера стоять будем?

Ольга замолчала, опустила глаза и сошла на утонувший в лужах асфальт. Дождь, конечно же, усилился, что лишний раз напомнило ей о злополучном законе подлости. Уже без попыток сесть на другой транспорт она зашлепала по направлению к дому. Такое и раньше бывало не раз, шансы, что тебе попадется добрый понимающий кондуктор, обычно невелики. Больше всего Ольгу поражал не визг толстой, обиженной судьбой кондукторши, продавать билеты для которой – единственный способ не умереть с голоду на пенсии, а лица пассажиров, что обычно ездили в таких троллейбусах. Лица тех ухоженных, сытых, одетых в хорошую одежду пассажиров, разговаривающих по недешевым мобильникам с бесполезными побрякушками, торопящихся, теснящихся и всегда чем-то недовольных. Они всегда смотрят, и сейчас смотрели, когда кондукторша орала на Ольгу. Кто-то отстраненно, без эмоций, порой раздраженно. И пока у них еще есть шанс вступиться и помочь, быть может, заплатить, они только смотрят. Ольга часто думала, что если каждый пассажир троллейбуса пожертвовал бы хотя бы рубль, то ей хватило бы не только на поездку. Но они всегда лишь смотрят. А потом, когда Ольга оказывалась «за бортом», они смотрели иначе – теперь уже с другим выражением лица и, как им казалось, с поддержкой и сочувствием. Никогда и никто не предлагал оплатить проезд за девушку или хотя бы вступиться за нее перед кондуктором. Никогда и никто. Зато смотрели все, расценивали ситуацию как несправедливую, но никто не выходил из образа зрителя, никто не рвался в участники. Каждый убеждал себя, что так и должно быть, и что их это не касается. Сейчас вообще ничего и никого не касается. Экономика, политика, медицина, образование, безработица – у них все ужасно, но это их не касается.

Когда Ольга дошла до большого старого особняка на набережной в самом конце Фонтанки, было уже совсем темно. Старые покосившиеся ворота были, как всегда, широко распахнуты, открывая вид на парадный фасад с витиеватой лепниной и массивными резными дверьми. Большой проход от ворот до лестницы «украшал» исписанный неприличными словами остов гранитного фонтана, с грудой окурков на дне. Присмотревшись внимательнее, имея при этом большое желание, можно было уловить черты той помпезности, что царила в этих стенах в прошлом. Но теперь, они хранили свою историю за облупившейся табличкой «Детский дом №770 г. Санкт-Петербурга», и «разруха» – единственное слово, которое приходило на ум тем немногим, кто проходил мимо забытых чугунных ворот.

Дождь все не утихал. Желтый особняк разливал свой драгоценный мерцающий свет на зеркальные лужи и на неспокойную поверхность Фонтанки. Карета подъехала быстро, но из нее явно не торопились выходить. Напряженное молчание потревожил тоненький, почти детский голосочек:

– Помните, Артур, вы говорили, что нам не придется расставаться. Вы были так уверены в этом, что даже не спросили, могу ли я быть с вами. Нет-нет, хочу ли я быть с вами?

И снова молчание. Извозчик обернулся и свистнул подъехавшему следом экипажу, чтобы тот объезжал его. Узкая набережная была не самым лучшим местом для сердечных бесед.

– Господа хорошие, вы будете выходить, али у вас еще какие желания? – осмелился он, наконец, нарушить повисшее напряжение.

– Желания, желания… – раздался приятный молодой мужской голос. – Я благодарен Богу за то, что всегда желаю большего, чем могу достичь.

Дверь кареты открылась, и из нее вышел молодой человек в идеально сидящей черной сюртучной паре и длинном пальто. Он протянул извозчику несколько монет и молча двинулся к воротам, но из кареты дотянулась хрупкая женская ручка и оставила без надежды остаться сухим.