© Е. П. Емельянов, 2017

© Издательство «Нестор-История», 2017

Крах коммунистической идеологии на рубеже 1980-1990-х гг. и последовавший за ним распад Советского Союза привели к трансформации советской историографии в российскую историческую науку. Одной из основных задач, стоящих сегодня перед российской исторической наукой, является критическое осмысление опыта своей непосредственной предшественницы. На наш взгляд, успешное решение данной задачи невозможно без обращения к истории создания научных работ и биографиям их авторов. Одним из крупнейших отечественных историков, работавших в советский период, был профессор Николай Владимирович Устюгов, создавший концепции «свободного вассалитета» башкир и раннего генезиса капитализма в России и основавший собственную научную школу. Профессор Н. И. Павленко вспоминал, что Устюгов был кумиром молодых сотрудников Центрального государственного архива древних актов (далее ЦГАДА), и в рабочей комнате архива висел его портрет[1]. В 1959 г. ведущий французский славист Р. Порталь ставил Устюгова в пример Ж. ле Гоффу и утверждал, что в работе ле Гоффа отсутствует интерес к человеку, свойственный для творчества Устюгова[2]. Но, несмотря на признание со стороны коллег, жизнь и творчество Н. В. Устюгова до настоящего времени не становились объектами монографического исследования и относятся к малоизученным темам в истории советской исторической науки.

Объектом нашего исследования является советская историческая наука 1920–1960-х гг. Предметом работы является творческий путь Н. В. Устюгова в контексте развития советской исторической науки. Несмотря на свой высокий эвристический потенциал, термин «творческий путь ученого» почти не используется в историографических трудах[3] и до настоящего времени не подвергался формализации. В настоящей работе мы понимаем под творческим путем ученого развитие во времени его исследовательской деятельности.

В зависимости от предмета своего изучения научная литература по теме нашей работы делится на четыре группы: общие труды, дающие панорамную картину развития советской исторической науки 1920–1960-х гг.; биографические труды об историках, работавших в СССР в это время; работы о жизни и творчестве самого Устюгова; работы, посвященные отдельным историографическим проблемам, изучавшимся Устюговым.

Активное появление общих работ по истории советской исторической науки началось в СССР в эпоху оттепели, когда в историографических трудах на смену идеологической критике и апологетике пришел научный анализ работы историков. В 1955 г. началось издание многотомных «Очерков истории исторической науки в СССР», а с 1965 г. начал выходить ежегодник «История и историки», на страницах которого уделялось значительное внимание развитию советской исторической науки. В те же годы стали появляться работы о становлении исторической науки в СССР, среди которых следует выделить труды Г. Д. Алексеевой и Л. В. Ивановой[4]. Позднее, в конце 1980-х гг., появилась работа А. С. Барсенкова, посвященная развитию советской исторической науки в послевоенный период[5]. Характерными чертами данных исследований являлось следование идеологическому классовому подходу при рассмотрении историографических явлений и сосредоточение на развитии научных учреждений и содержании опубликованных работ историков. В соответствии с изменениями, произошедшими в советском обществе в период перестройки, несколько отличалась от вышеназванных трудов работа саратовского историка Г. Д. Бурдея «Историк и война», посвященная деятельности советских историков в период Великой Отечественной войны. Ее отличительной чертой являлось выделение негативной роли сталинского режима в развитии советской историографии[6].

Крупнейшим историографическим трудом, созданным в рамках данного подхода, стал пятый том «Очерков истории исторической науки в СССР», вышедший в 1985 г. Коллектив его авторов постарался дать широкий обзор основных научных проблем, поднимавшихся в советской исторической науке в 1930–1960-х гг., содержания посвященных им трудов и хода вызванных ими дискуссий. Вместе с тем в нём оказался не затронут ряд важнейших тем, активно разрабатывавшихся в советской исторической науке того времени, в частности, в нём было проигнорировано развитие исследований по истории народов СССР[7].

Апологетические работы о советской исторической науке ушли в прошлое вместе с распадом СССР. Общая переоценка советского прошлого в 1990-е гг. привела к появлению трудов, сочетавших подчеркивание достижений советской историографии с акцентированием идеологического давления на нее со стороны коммунистической партии. Наиболее ярким проявлением данного подхода стала коллективная монография «Историческая наука России в ХХ веке», вышедшая в 1997 г. под редакцией Г. Д. Алексеевой[8]. Вместе с тем в это же время стали появляться работы, в которых советские историки изображались не жертвами, а прислужниками тоталитарного режима. В данном ключе была написана статья Ю. Н. Афанасьева «Феномен советской историографии», вышедшая в сборнике «Советская историография» в 1996 г. Афанасьев отрицал научный характер советской историографии и утверждал, что ее основной задачей являлось обслуживание идейно-политических потребностей тоталитарного государства[9].

Проблема взаимоотношений советских историков и тоталитарного государства осталась ведущей историографической темой и в начале XXI в. Важнейшей чертой историографических работ этого времени стал перенос исследовательского внимания от готовых исторических работ к процессу их создания и факторам, влиявшим на формирование взглядов советских историков. Это позволило многим авторам уйти от идеологизированных оценок советской исторической науки и перейти к объективному рассмотрению сложных и неоднозначных взаимоотношений власти и ученых-историков. Важнейшими работами, написанными в этом ключе, стали монографии А. М. Дубровского «Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930-1950-е гг.)» и А. В. Гордона «Власть и революция. Советская историография Великой французской революции, 1918–1941», а также книга В. В. Тихонова «Историки, идеология, власть в России ХХ века: Очерки»[10]. Среди работ Тихонова из вышеназванной книги следует выделить очерк «“Тут явно сквозит дух объективизма…”: создание “Очерков по истории Башкирии” в 1940-е – начале 50-х гг.», впервые опубликованный в 2013 г. и содержащий ценные сведения по истории создания второй и третьей редакций «Очерков по истории Башкирии», в подготовке которых принимал активное участие Н. В. Устюгов[11].

Еще одним примером использования новых методов в изучении взаимодействия власти и исторической науки стала работа А. Л. Юрганова «Русское национальное государство». Важнейшим достижением Юрганова явилось выделение в текстах советских историков значительного цитатного пласта, содержащего выдержки из канонических текстов советской идеологии, что сближает произведения советской историографии с книжными памятниками Средневековья[12]. Вместе с тем, на наш взгляд, Юрганов неправомерно отказал советским историкам в оригинальном научном творчестве, утверждая, что их работы являлись лишь толкованием трудов классиков марксизма-ленинизма. Приведенный в монографии фактический материал доказывает неверность данного тезиса Юрганова и правоту исследователя советской этнографии С. С. Алымова, утверждавшего, что у советских историков следование официальной идеологии сочеталось с наличием глубоко фундированных и последовательных научных убеждений[13]. Поиском в советской историографии констант, независимых от идеологических трансформаций, занимался и А. С. Усачёв, предложивший использовать при рассмотрении развития исторической науки концепцию «долгого времени», разработанную во французской школе «Анналов». В статье «“Longue durèe” советской историографии», опубликованной в 2002 г., он обратился к поиску исторических мифологем, разделявшихся представителями дореволюционной и советской историографии независимо от их идеологических убеждений[14].