Руки медработника, облаченные в латексные перчатки - “Будете надевать такие же, мистер Хейл, одноразовые, рекомендую размер эс, они обтянут кисть плотнее, чтобы все чувствовать” - придерживая испуганно сморщенный член омеги, раздвигали щелочку уретры и вводили туда достаточно толстый катетер. Долго вводили, медленно продвигаясь до самого мочевого пузыря. А затем ловко закрепляли его полосочками лейкопластыря к крайней плоти и цепляли к поясу под брюки небольшой мягкий контейнер, куда и должна была уходить моча.

- Вот, теперь вашему мужу не нужно каждый раз дергать вас для того, чтобы попроситься в туалет, - довольно объяснял свои манипуляции медбрат.

Дерек, хмурясь, кивал, смотрел и запоминал последовательность действий.

Стайлз лежал перезрелым помидором - таким же вялым и красным, отсвечивая на подушку пылающими щеками. Будто предчувствовал, как напряженная сосредоточенность его альфы после недельной тренировки со злополучным катетером волшебством их любви превратится в тщательно скрываемый сексуальный интерес. И ко всем этим процедурам, и к самому пациенту, с его несчастным, измученным пенисом.

Дерек, к слову, героически предложил носить Стайлза в туалет на руках, на что омега ответил вполне логичным отказом.

- Брось, Дер, так мы вдвоем не будем высыпаться, бегая на горшок каждый раз, когда мне захочется. Пусть лучше с трубкой. Потом на памперсы перейдем. Ты и так все время носишься с малышом. Я потерплю.

Малыш стал пухлым кульком уже через неделю, совсем не напоминая Дереку того сморщенного орущего старичка в пеленках. Щеки у него налились, ручки-ножки стали толстенькими, и гордый альфа изумленно понимал - его тощий, нескладный, больной омега умеет производить в своем искореженном параличом теле весьма питательное молоко. И все же ощутил тихую панику, когда впервые после выписки прикладывал дома своего сына к груди Стайлза. Она была чуть припухшей, но по прежнему плоской; вперед, словно гвоздик, торчал алый сосок, и вот теперь, наедине друг с другом, разделенные и одновременно объединенные маленьким тельцем, они без возможности прикоснуться, сидели и сообща кормили их сына: Стайлз давал ему свое молоко, а Дерек удерживал малыша у груди омеги.

Мысль пососать у Стайлза самому была им изничтожена тут же. Стыдно стало такое сокровище у собственного ребенка отбирать.

Но сосать хотелось. Грудь, соски, пальцы на искалеченных ножках, член…

Я плохой отец, мучился Дерек.

Я ужасный муж.

Неуместные желания, пришедшие вместе с его долгожданным отцовством, они отвлекали. И жалость, исчезнувшая навсегда и так некстати, та самая, проклинаемая Дереком, которая могла бы сейчас унять его сексуальный пыл, она никак не хотела возвращаться. Хотя ему казалось правильнее жалеть, чем хотеть. И Дерек изо всех сил пытался скрывать от Стайлза свои настроения. Натягивал перчатки; отточенными движениями брался за омежий член, вводил новый катетер взамен старого и сразу же отдергивал руки, чтобы избавиться от соблазна одарить сморщенную кожицу крайней плоти двусмысленными ласками.

Потом Стайлз стал потихоньку вставать, передвигаться; избавился от трубок и памперсов…

Жизнь, казалось, наладилась, но Дереку всё вспоминались слова Джона, потому что он был прав - лучше не стало. Стало хуже. И хлопот больше. И физического несовершенства, которым Дерек теперь любовался, впервые не стыдясь этого, даже не вспоминая того, прошлого своего неловкого смущения и наблюдая в неправильной изломанной, уродливой геометрии своего мужа только для него предназначенную красоту.

Идеальных окружностей больше не было. Остались одни углы. Маленькие исколотые уколами ягодицы и выпирающие ключицы, острые коленки и яркие гвоздики припухших сосков…

Стайлз героически пообещал, что будет выкармливать сына до победного, пока малыш будет нуждаться в груди. И молока было так много, что Дерек каждый раз впадал в обонятельный экстаз, когда был относительно рядом со своим родильником. Стайлз пах так сладко, так тепло. Альфу замучили спонтанные эрекции, но он скрипя зубами, дрочил в душе, боясь нарушить своими похотливыми порывами идиллию молочных берегов.

Только вот не учел, что у Стайлза, почему-то, и скорее всего именно из-за его врожденного изъяна, который диктовал ему любить жизнь и верить в чудеса беспрекословно, никак не происходила предсказанная врачом лактационная смерть либидо.

- Дерек… - позвал как-то омега его, тихо и смущенно. - Ты не хочешь заняться со мной, ну… сексом?

Дерек, замерев на полпути в душ, удивленно-обрадованно обернулся. Посмотрел на Стайлза, криво и совсем не в эротической позе застывшего на кровати, и неуверенно кивнул. Только после этого заметил, как медленно и вроде сам по себе ползёт с плеча омеги тоненький трикотаж домашней футболки, оголяя ключицу, чуть набухшую молоком грудную мышцу и, следом за ней - яркий, зовущий к поцелую сосок.

Дереку снова показалось, что все это слишком пошло - он слишком пошлый - для нового, и почти святого Стайлза, так и не опороченного никакими катетерами, всунутыми ему в член. Хейл так и эдак примерял сейчас к его образу давние свои паскудные слова и, даже видя, что Стайлз готов к сексу - он плывет, течет, пахнет им - никак не мог их произнести.

Омега сам, глазами показав на инвалидную коляску, в нетерпении пополз по кровати по направлению к ней, и Дерек наконец понял, что от него требуется, как и в какой позе. Понял, что так стараясь сделать всё правильно, он сделал это только сейчас, когда, никакой течкой не опьянённый, прошептал в порозовевшее от желания ухо омеги ту же знакомую, безжалостно-пошлую фразу насчет того, как же сладко он будет сейчас Стайлза ебать, заставляя при этом смотреть в отражение, где, еле видимая из-за его мощного красивого тела, поблескивает хромированными деталями каталка паралитика, едва выдерживающая вес их двоих.

Стайлз послушно смотрел. Они смотрели оба, любуясь каждый друг другом, соединяясь в немыслимо сложной позе, не предназначенной для всех остальных людей. Сливаясь идеально, мешая изъяны с физическим совершенством, забыв о жалости и нарушая законы геометрии. Абсолютно все.