Литмир - Электронная Библиотека
Скверное дело - i_001.jpg

Селим Ялкут

Скверное дело

Форма цветка или узор лишайника могут быть многозначительными символами, а могут и не быть ими. Но нет такого булыжника на улице, нет такого кирпича в стене, который не являлся бы в самом деле символом, исполненным смысла – посланием от какого-то человека, таким же, как телеграмма или почтовая открытка.

Гилберт Кит Честертон

Детективный роман про убийство должен оставаться, в уютных, «домашних» рамках, должен отражать повседневные переживания читателя и в известном смысле давать выход его собственным подавленным желаниям и эмоциям.

Стивен Ван Дайн
Проплывает образ, лик или тень —
Больше тень, чем образ, и лик, чем тень,
С мумии, как с веретена,
В петли троп развивается пелена,
Рот, иссохший и бездыханный,
Бездыханные созывает рты.
У.Б. Йейтс.
«Византия» Перевод М.Гаспарова

Глава 1

В кабинете генерала Шемякина все было расставлено по чину и должности. Длинный стол светлого дерева, за которым рассаживалось более десятка человек, небольшой столик в углу для бесед тет-а-тет, когда генералу требовалось взглянуть собеседнику прямо в глаза, стеклянный плоский шкаф с книгами и бюстиком, а чей – за дальностью расстояния было не разглядеть. Допустим, Пушкина или Маяковского. А почему бы и нет? Еще был портрет Дзержинского в высокой фуражке, который уцелел во время вселенских перемен и своим присутствием утверждал, как душили преступный элемент, так и будем душить. Можно остановиться на портрете президента страны и флаге государства, но это совершенно обязательная подробность, по которой сверяешь историческое время чисто машинально. Часы тоже были, огромные и звучные напольные куранты. А за окнами напоминали о себе церковные колокола. Звона у нынешнего времени было много. На этом можно остановиться и перейти к описанию событий, имеющих прямое отношение к делу.

Оно так и называлось Дело и лежало на столе перед генералом. Сбоку от него в начале Т-образного стола сидел второй участник беседы. Генерал, чтобы долго не описывать, был такой, как показывают в кино – представительный и седой, только грубее и мясистее, для рассматривания не в фас и не в профиль, а между, чтобы отдельные черты лица, не перекрывали друг друга и создавали не индивидуальный портрет, а образ человека, который не станет понапрасну лезть в экран, маячить и светиться.

Другим участником разговора был сравнительно молодой человек, лет сорока, что подразумевает не только молодость, но и опыт. Разговор явно шел по долгу службы, и выправка говорила, что человек этот – военный или, точнее, служивый.

– Ты, Сережа, – говорил генерал, – этим вплотную займись. А то, я смотрю, у тебя не шибко.

– Только получил, товарищ… генерал.

– Товарищ, товарищ… рано из меня господина делать. Ерунда какая-то. Чего его убивать. Разобрался, кто такой?

– Кульбитин Павел Николаевич. Главный специалист. Живет на зарплату.

– Вот именно. На зарплату. Чего трогать. Так бы и жил. Докладывай, что у тебя.

– Нашли за две улицы от музея. Там сквер и стройка рядом, народ сейчас бывает редко. Конец сентября, в девять часов темно. Собаку прогуливали, она и учуяла. Травма черепа. А может, он сам ударился, когда падал. Там кирпича хватает.

– С работы шел?

– Да. Охранник выпускал. Он за ключ расписался. Где-то часа за полтора до того, как нашли.

– Что он на работе так поздно? Один?

– Тут неясно. У них для сотрудников отдельный вход есть. Как правило, он закрыт, но свои пользуются. Сам мог впустить и выпустить. Замок хороший, не поврежден.

– А что он там делал так поздно?

– Пьянки не было. Народа много толчется, и свои, и посетители заходят в рабочее время. Следов полно. – Балабуев (так звали подчиненного) пытался изложить суть дела. – Пепельничку перед уходом вымыл.

– Что за народ такой. Фильмы американские смотрят. Учат их, учат. Убил, так обмакни пальчик и напиши кровью. На зеркале, на стене. Прошу считать меня психопатом и хочу быть пойманным.

– Этому на заборе нужно было писать. Стройка рядом.

– Они и пишут. Только не в тему. Вот я и говорю. Идут к психиатру, находят, ага, известный маньяк. Еще не поймали, а уже явка с повинной. Нам бы так. А этот даже пепельницу вымыл. Чистюля. Ладно. Бери свое Дело. Как думаешь, Балабуев, нюх у меня есть.

– Так точно, товарищ генерал. – Балабуев даже привстал.

– Сиди. Откуда, спрашивается, базар? Дали человеку по голове. На то она и преступность. По горячим следам задержать не удалось. То же бывает. Чего шум? Звонят по поводу этого Кульбитина. Интересуются. Чувствую, придется всерьез этим заниматься.

– Кто звонил? – Балабуев раскрыл блокнот.

– Выше некуда. Ты вот что. Есть такой Закс Семен Иосифович. Можешь с ним этот вопрос неофициально обсудить. Наш человек. И не дури. Я твою манеру знаю.

– Товарищ генерал… – Балабуев развел руками.

– Знаю, знаю… Я сам фантазию люблю. Иногда и дурачком прикинуться не мешает. Профессия такая. А дров наломать, это каждый может. Ума не надо. Ну, иди, трудись. И выбери кого-нибудь из ребят пошустрей в помощь. Есть на примете?

– Шварц. Мы с ним неразлучные.

– Ну вот, Шварца и возьми. – И уже в дверях генерал остановил подчиненного. – Ты как, менять профессию не надумал, если честно?

– Никак нет.

– Знаю, мысли такие есть. Не могут не быть. Платят мало, по службе не продвигают. Вот тебе, Балабуев, и перспектива. Родина не забудет… Я прослежу…

Глава 2

Вообще-то Балабуев Сергей Сидорович сорока одного года впрямь надумал уходить. Некоторые из его коллег так и поступили и счастливо работают на те самые учреждения, по которым Уголовный кодекс рыдает крупными слезами. – Что делать, – разводили коллеги руками. – Ты погляди, что делается. Если мирно, по хорошему, так и к тебе хорошо, а начнешь пружинить, правду искать, уберут. Раз предупредят, а второй не станут, не те пошли времена.

Крупное дело о хищениях было прекращено по вине самого Балабуева. Так ему объяснили. Не имел он права… дальше шел длинный список превышений полномочий, которые Балабуев допустил, изобличая преступников. Заинтересованные лица оказались на свободе, а приятель просветил: – Могли и убить, если бы до суда дошло.

– Наших не убивают. – Ответил тогда Балабуев.

– Ну, да. Ты, я слышал, наркотиками балуешься.

– Я? – удивился Балабуев.

– А кто же. И с девочками полегче. А то знаешь, что с насильниками бывает…

Напрашивались разумные выводы. Есть люди, что могут сменить несколько шкур и каждая будет впору, как своя собственная. Таких превращений в наше время пруд пруди. Но Балабуев был в единственной шкуре (как герой Шота Руставели) – опера-дознавателя, причем самых незаурядных способностей. В своей профессии это был король. По виду – бестолковый простофиля, Балабуев мог усилить это впечатление сознательно во много раз. И вызывал самые двойственные чувства, у преступника – облегчение, вот послал бог ему на радость дурака-следователя, а у честных людей (интеллигентов особенно) гражданскую печаль, до чего докатились, если уж таких… прости, Господи… берут на службу. Балабуев никого не разочаровывал. До поры, до времени.

Вот с этим человеком встретился Алексей Григорьевич Плахов, с судьбой которого связана большая часть этого рассказа. Раньше к описанию такой личности добавляли слово герой, а для окончательной характеристики подсказывали читателю, что за герой – положительный или отрицательный. Но в реальной жизни геройство случается редко, и герои из обычных людей, как правило, никакие. Другое дело – жертвы обстоятельств или судьбы. Громко сказано, но для Плахова, однако, годилось, тем более, по профессии он был историк, мог понять интерес к отдельно взятой личности. И Балабуев интересовался судьбами, правда, по другим причинам. Встретились они не зря.

1
{"b":"648475","o":1}