По благословению

Архиепископа Брюссельского и Бельгийского

СИМОНА

М. Грехова, текст, составление, 2005

© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2005

Уходят старики… Уходят из жизни, уходят из наших храмов. Казалось, так будет всегда: бабушки в шляпках и платочках на «своих» местах, знающие службу наизусть, умеющие так улыбаться, что сердце мгновенно откликалось и согревалось… И вдруг оказалось, что их может не быть: хвори, пережитое, возраст… И стало пусто. Без их лиц, без их строгости, теплоты. Без их любви к Церкви.

Сейчас изучаются архивы, и Церковь собирает материалы о новомучениках Российских – чадах и служителях Церкви, которые приняли мученическую кончину за верность Христу. Слава Богу, нам открыт теперь их подвиг, мы можем возносить им молитвы, мы все больше узнаем о том, как они жили в страшные 20-е, 30-е, 40-е. Но мы пришли в Церковь позднее. Большинство – в 80-е и 90-е годы, открывая для себя церковную жизнь по книгам, входя в Церковь со своим гордым мирским самомнением, непослушанием и «готовностью» к аскетическим подвигам. Мы знали, как «надо», но не умели просто быть верующими – не только на церковной службе, но везде и всегда: любить, прощать, терпеть, уступать. Мы и в Церкви стали замечать, что священники служат «не по Уставу», а старые прихожане не умеют «правильно» креститься и кланяться, а то и на колени встают, когда «не положено»…

А «бабушки» терпели все это и молились. Молились в Церкви, дома, на улице – терпели и прощали. Они были в Церкви, когда пастырей ссылали, судили, расстреливали, когда власти собирались закрыть «последний храм». Меру их подвига мы не знаем. Они собирали посылки ссыльным, они терпели насмешки коллег по работе и выдерживали давление «отдела кадров», они никогда не снимали икон у себя в доме, но если домашние были «против», закрывали иконки дверцами шкафчиков. Да, они ссорились со своими неверующими внуками, соседями, начальниками, но они любили их и молились за них. Они просто жили и верили.

Нам очень не хватает их сегодня.

Я сама уже старушка, и с каждым годом в моей памяти все отчетливее вырисовываются образы тех, кто принял меня, новоначальную, в свои объятия и потом уже никогда не бросал.

Я помню вас, отшедших в мир иной, вас, в пестрых платочках и стоптанных туфельках, вас, в шляпках с вуалью и чулочках в гармошку, вас, с детскими глазами на морщинистых личиках, в подростковых пальтишках от внучек, вас, строгих ревнителей внешнего благочестия, а по сути дела – одиноких и обездоленных, вас, с такими светлыми лицами, что даже не замечаешь, во что человек одет, – так сияет его лицо.

И все вы – избранные, но не по своей воле, а по Божьей. Так и я не по своей воле оказалась в вашем кругу.

О том, что я хожу в храм, сразу же стало известно на работе. Опыт у начальства уже был: одну сотрудницу за веру затравили и уволили под благовидным предлогом. Но так как по роду моей деятельности претензий ко мне не было, то меня вскоре оставили в покое, посчитав, что я повредилась умом на религиозной почве.

По совету одной из прихожанок Троицкого собора, любившей хорошее пение, я как-то отправилась в Духовную Семинарию на Акафист Божьей Матери. Помню, что это было 7 ноября. Я знала, что нужно пересечь монастырский сад. Темно. Скользко. Мокрый снег. А я в светлых сапогах на шпильках.

Впереди замаячила крошечная фигурка.

– Извините, как пройти в Духовную Семинарию?

– Идемте вместе, и я Вам все покажу, – тоненьким голоском произнесла фигурка. – А я иду и все молюсь Ангелу Хранителю, чтобы послал мне попутчика. Ангел Хранитель всегда меня слышит и помогает мне. Как хорошо идти вместе. Совсем другое дело.

Владыка Кирилл и регент иеромонах Ионафан

Так я познакомилась с Валентиной Александровной. За какие-то десять минут она рассказала мне всю свою жизнь – как была неверующей, хотя и крещеная, и внучка царского генерала, как беспутно жила, как после войны пришла к вере, как старается не пропускать ни одной службы в Семинарии. А как поют! А какие проповеди!

И действительно, я была очарована всей обстановкой в Семинарии, прекрасными, глубокими проповедями владыки Кирилла, пением хора под управлением иеромонаха Ионафана. Вскоре я познакомилась и с Евдокией Федоровной – подругой Валентины Александровны.

– Евдокия-грешница.

– А как Ваше отчество?

– Вообще-то Хфедоровна, – она говорила с украинским акцентом, – но Вы зовите меня Евдокия-грешница.

Через некоторое время она, чуть смущаясь, сказала: «Мне как-то сподручнее называть Вас на ты».

Все в ней мне нравилось – и неправильная образная речь, и умные, внимательные глаза за круглыми очками, и походка боком, как у мудрой вороны.

Евдокия была для меня образцом поведения христианки в миру. Я видела, как она перебарывала свою страстную натуру даже в мелочах: заставляла себя отводить глаза, чтобы не любопытствовать (делала она это очень смешно), ни к каким разговорам не прислушивалась, замечаний никому не делала, во всем винила главным образом себя.

Вот только с соседями никак не могли наладить отношений мои пожилые подружки.

Я с высоты своей относительной молодости не поддерживала разговоров типа «а я сказала – а она сказала». Умница Евдокия прекратила говорить со мной на эту тему, а Валентину Александровну унять было нельзя.

С легкой руки Евдокии мы стали называть Валентину Александровну Пончиком – за ее всегдашние розовые щечки и миниатюрность (она в молодости обожала балет и мечтала стать балериной). Пончик присутствовала на всех торжественных собраниях в Семинарии, заседаниях, чтениях. Сидела в первых рядах.

Мы с Евдокией хитро переглядывались, когда наш Пончик неслась впереди церковного начальства в актовый зал или в столовую, чтобы занять лучшее место. Она плохо слышала, но знала все новости.

Валентина Александровна (в темном костюмчике и беретике) на хиротонии о. Софрония

Много лет спустя, просматривая как-то красочный журнал, посвященный дням празднования Тысячелетия Крещения Руси, я не удивилась, увидев на фотографии на первом плане Валентину Александровну, а за ней митрополитов и прочее начальство.

Семинаристы называли ее «радисткой Кэт», так как слуховой аппарат, который она включала во время службы, пикал, свистел и постукивал. Прическа ее была по моде 30-х годов: короткая стрижка на косой пробор с непременным фестончиком. Платков она никогда не надевала, только беретики и шляпки.

Евдокия грамотой не владела – читала по складам, и писать совсем не умела. Она пела в любительском хоре смешным тоненьким голоском.

– Господь дал мне голос, чтобы я Его славила. А как сегодня Инахфан пел. А! Чистый соловейчик!

Мы вместе восхищались музыкальным дарованием регента иеромонаха Ионафана. При исполнении «Покаяния отверзи ми двери…» Веделя он держал длиннющую паузу, которая «звучала», как натянутая струна. И после паузы хор издавал многоголосый стон… Такого исполнения «Покаяния…» я больше никогда не слышала.

Пончик любила угощения и подарки. Она с такой детской радостью все это принимала, что людям доставляло удовольствие ей дарить. Она помнила, кто, в каком году, в какой день, при каких обстоятельствах и чем ее угощал. Всех своих благодетелей она ежедневно поминала в молитвах.