– Ненавижу! Достали! Вы все меня уже достали!!!

Громко ору и с шикарным размахом бросаю очередную статуэтку в запертую дверь. В деревянную, резную, сделанную “под старину” дверь… Ура! Попадаю ровно посередине. В яблочко! Как раз в самую навороченную завитушку ручной работы совершенно неизвестного мне, но явно элитного столяра. Радость-то какая… Я крута! Я – почти что снайпер! Я просто мастер спорта по уничтожению самых разнообразных и весьма хрупких предметов искусства. А еще меня радовало то, что варварски уничтоженная мной статуэтка была одной из самых любимых в чересчур обширной папочкиной коллекции антикварного европейского фарфора. И именно поэтому осколки, которые увеличили итак приличную кучу битого мусора под дверью, опали вниз с особо приятным для моего слуха звоном.

– Анюта, детка, радость ты моя драгоценная, а может быть ты все-таки, наконец, успокоишься? – раздался с той стороны двери прерывистый и весьма взволнованный голос моего чересчур впечатлительного родителя. – И мы с тобой мирно обсудим… ЭТУ проблему как взрослые и цивилизованные люди.

– Папа, вообще-то цивилизованные люди на своих детей не орут и в комнатах их не запирают! И вообще… Не называй меня “ДЕТКОЙ”! Ты же знаешь, что я просто ненавижу, когда ты так делаешь. – гневно отвечаю и брезгливо, двумя пальчиками беру в руку одну из трех оставшихся, самых уродливых статуэток, «украшающих» отцовский рабочий стол. И рассматриваю ее с явным недоумением. А вот эту оригинальную "прелесть" я что-то раньше здесь не видела. Какая-то страшная ассиметричная бабенция без головы, но при этом с огромной обвисшей грудью. И все это "великолепие" было выполнено в совершенно депрессивном черном цвете. Ну и кошмар! Полнейшая безвкусица…

– Анечка, но ведь ты совсем уже не ребенок… И я на тебя даже голос не повысил. Ты как бы сама, чересчур громко со мной разговариваешь… Но я же на тебя за это не обижаюсь. Выходи, а?

Под невразумительные увещевания отца родного, отвратительная статуэтка летит в дверь, вслед за чем из-за нее раздается робкое: – …и вообще-то, это все же не твоя комната. Это как бы мой рабочий кабинет.

– Ну и что!

– И я ведь тебя не запирал, ты вроде бы как сама в нем закрылась…

– Папа, не придирайся к мелочам, суть вопроса от этого все равно не меняется. Ты – тиран и деспот. К тому же еще и нереальный ЖМОТ!

– Анечка, хорошая моя, ты на меня напраслину наговариваешь… Я не жмот. И выделяю тебе каждый месяц весьма достойное обеспечение. Покупаю все, что ты только попросишь. Закрываю глаза на все твои весьма экстравагантные выходки. Но ты же должна понимать, что так не может продолжаться постоянно. Ведь это уже не шутки. Это все-таки почти восемьсот тысяч… К тому же даже совсем не наших отечественных рублей.

– Ах, вот в чем все дело? Ты просто денег для единственной дочери пожалел? И не стыдно тебе так мелочиться? – укоризненно качаю головой, и тут же понимаю, что папочка меня в данный момент не видит. И для того, чтобы показать ему всю степень моего недовольства, бросаю в дверь еще одну неудачно подвернувшуюся под руки статуэтку. Предпоследнюю…

– Неправда! Мне для тебя вообще ничего не жалко. – проникновенный голос, полный всепоглощающей любви к единственному ребенку, то есть ко мне, не произвел на меня никакого особенного впечатления. А все потому, что мой папочка был еще тот актер. Ему бы даже сам Станиславский, скорее всего, поверил бы, настолько убедительно мой родитель умел врать. Но я-то не Станиславский, и папашу своего, актера великого, как свои пять пальцев знала. Поэтому и на его задушевные речи перестала вестись еще в самом раннем детстве. В тот самый момент, когда окончательно поняла, что деда Мороза в природе вообще не существует. А вместо него мне стабильно, на каждый Новый год подсовывают совершенно левых переодетых мужиков, которым папочка после затеянного ими тупейшего представления с вручением мне многочисленных дорогущих подарков, отсыпал довольно щедрые чаевые.

– Аня-я-я, мне ведь все эти деньги вообще безразличны. Я же все только лишь для вас… Для тебя, и твоей драгоценной мамочки… Пашу как вол. И днем и ночью. И все для того, чтобы вы обе ни в чем не знали нужды. Весь мир готов положить к вашим ногам. Я же и так покупаю вам все, что вы только пожелаете, по первому же вашему слову. А ты? Вот так, по-тихому… Ничего мне не сказав. Да если бы ты всю эту сумму для стоящего дела бы использовала, то я бы тебе даже слова в упрек не сказал. – робкое и еле слышное заявление с той стороны двери, наполненное как раз ничем не прикрытым упреком, разозлило меня окончательно.

– Так я все эти деньги на дело и потратила. Не в казино же я их спустила, в отличие от некоторых… – Хм, что, сразу же притих, родной мой папенька? И даже ответить на это прямое обвинение ему нечего? Видимо, сразу же понял, что я имею в виду. Вспомнил дорогой и нежно мною любимый родитель, как сам в прошлом году в Вегасе почти пол лимона зеленых на рулетке за один только вечер спустил? Да еще и не в совсем трезвом виде. И, к тому же, с висящими на нем гроздьями полуголыми девицами, одна из который совершенно без стеснительно целовала моего папика в даже для приличия не сопротивляющиеся этому произволу губы.

Мама ему потом за это преступление против семейной чести и бюджета, свидетельством которого послужили весьма откровенные фотографии во многочисленных глянцевых журналах, больше месяца мозг выносила. И успокоилась только лишь после примирительного подарка от супруга в виде бриллиантового комплекта украшений на в два раза большую сумму, что он проиграл. И я до сих пор считаю, что она реально продешевила.

Минутная тишина под дверью и еще более робкое: – Дорогая, но у тебя итак их уже три штуки. Я их тебе уже несколько лет подряд на каждый День твоего рождения дарю. И я вообще не понимаю, зачем тебе нужна была еще одна машина, если ты на мотоциклах своих в основном катаешься? Пыль в гараже собирать?

– Это было всего лишь выгодным вложением капитала. Папа, тебе это выражение о чем-нибудь говорит? – самодовольным тоном отвечаю, отстраненно при этом крутя в руках вполне симпатичную фарфоровую фигурку балерины. Последний, из оставшихся в моем арсенале метательных, легко бьющихся снарядов. – Знаешь, мне тут на днях знающие люди шепнули, что наши любимые депутаты на своей сегодняшней сходке закон хотят провести о поднятии в полтора раза ввозных пошлин на импортные автомобили элит класса. Так что я уже через пару-тройку месяцев эту тачку перепродам с козырным наваром. Тем более, что мне ее по знакомству, с обалденной скидкой подогнали.

Тишина. Долгая. Обдумывает. Вникает. ПРОСЧИТЫВАЕТ…

– Доця-яяя, – уже более ласковый, можно даже сказать нежный и полный обожания голос отца заставляет меня тяжело вздохнуть от ясного понимания того, что будет дальше. – А почему ты папочке об этом ничего не рассказала? Я, быть может, тоже тогда бы в это дело вложился…

– Вот именно поэтому и не рассказала. У тебя итак деньги девать некуда, а ты все жадничаешь. Вот и приходится мне крутиться самой, чтобы хоть как-то обеспечить себе достойный образ жизни. – После этих слов я неохотно поставила необычайно везучую балерину на место и легко спрыгнула со столешницы, на которой гордо восседала во время всего нашего разговора. Неспешно промаршировала к двери, неторопливо открыла запирающийся изнутри замок и широко распахнула створку.

Родитель при виде меня, как обычно, нервно вздернул голову вверх и вымученно мне улыбнулся. А я же при виде батюшки родного лишь горестно и недоуменно вздохнула. Боже, и что маман в свое время нашла в этом рыжем и невзрачном коротышке? Разве что, кроме его многочисленных миллионов?

Хорошо, что я внешностью полностью пошла в мамочку. По крайней мере так в один голос твердили все наши общие знакомые. В этом мне просто нереально сильно повезло. Родительница у меня была просто красавица. Длинноногая блондинка с ярко-голубыми глазами и ростом метр восемьдесят один. Я же к своим восемнадцати годам уже вымахала на два сантиметра выше ее. Так что мы обе смотрелись на всяческих официальных мероприятиях в компании нашего «папика», в котором было всего лишь метр семьдесят роста, довольно экстравагантно. Интересно, и как это он только комплексами по этому поводу не обзавелся? Особенно при том, что его супруга, которая мать моя родная, жить не может без обуви на шпильках самое меньшее десяти сантиметровой высоты?