© Курчатова Н., Венглинская К., 2018

© Издательство «Пятый Рим»™, 2018

© ООО «Бестселлер», 2018

Оттаявший под солнцем город застывал к ночи. Всe грoмчe пaхлo чeм-тo мeртвым и вeснoй, нo лужи, пeрeбрoдив, вoзврaщaлись к мoрoзу. Темные окна смотрели человеку в затылок. Ловили стук шагов, отзывались гулкими каплями звука между соседних стен. Воздух шевелился в поблескивающих стеклах. Облизанный холодом асфальт скользит из-под ног, ветер. Небо бежит между туч темными пятнами.

На перекрестке лед треснул под ее каблуками. Из проулка почти неслышно вышел человек. Она не решилась ни перейти улицу, ни бежать прочь, пока он приближался, успокаивая, усыпляя расслабленной походкой, чем-то знакомым в движениях и осанке. Отблески света, островки тени колебались вокруг, в ореоле гаснущего фонаря. Он перешел улицу. Обернулся. Подъехала машина.

– Янка, merde! – разразился знакомым картавым ругательством. И добавляет уже гладко, четко, по-учительски, будто – дети, откройте тетради: – Куда тебя понесло, коза?

Яна послушно остановилась. Данька подошел, толкнул ей в ладонь твердую маленькую руку:

– Держись. Пошли. Я тачку поймал.

Апрель, холодно, где-то стучит вода, где-то над крышами домов возвращаются птицы. Из клуба вываливается компания; видят такси с зеленым пока огоньком и направляются к ним. Кто-то зовет Грабовскую. Яна оборачивается.

– Мы поедем без них, – безапелляционно заявляет Данька и бормочет: – Надо ж так обдолбаться…

Заталкивает ее в машину.

– Поучи меня жизни еще… – возмущается Янка. – Teacher, leave the kids alone![2] Как будет я вас люблю по-французски?

– Я вас люблю или люблю по-французски?

– Пошляк…

Данька отворачивается в окно и негромко говорит:

– Je vous aime.

…И все-таки с начала, то есть с осени.

Река вздувалась и шипела, выползая из берегов, рассыпалась, заполняя собой город, превращалась в бесконечный октябрьский дождь. По гибкому, чуть вибрирующему среди зарослей дождя мосту шагал темный и мокрый человечек.

Он смотрел сначала вниз – вздыбленная шерсть реки волновалась под порывами тяжелого ветра, тростинки дождя колыхались, дрожали, уходили все выше.

Он оглянулся – на берегу дождь постепенно редел, ближе к острову, наоборот, темнел и клубился. Мост выгибался между двумя дождями и постепенно подходил к концу. Человек шел все дальше и вскоре исчез вместе с островом, который оброс дождем так сильно, что стал частью реки.

Такая уж была эта осень – лихорадочные, совсем майские ливни с торжествующего воя и гула переходили на захлебывающийся плач; остепенившись, входили в ритм и обрушивались на город с тяжелой размеренностью небесных маршей. Бледное, умытое, до жестяной белизны стертое солнце сверкало, слепило нещадно и холодно, так продолжалось уже не первую неделю, но вот сегодня было тепло и просто ветер. На лестнице ветер распахивал окна, рамы скрипели в тишине обезлюдевшего здания. Вниз по ступенькам текла позабытая пыль. Четвертый этаж, конец коридора, окно, настежь, лейтенант Ворон остановился и посмотрел вниз. Клочья листьев и туч, середина солнца. Ветер густой и свежий, дышишь, как пьешь, и чем больше, тем больше хочется. Дальше по улице заурчала машина. Дружинники входили в город.

Hortus conclusus, или «Запертый сад» – сюжет, распространенный в живописи позднего Средневековья. Райский сад за высокой стеной, где персонажи Священного Писания, а также святые и некоторые книжники, властители и герои, удостоенные подобного соседства, ожидают, пока на земле придет время Страшного суда. Мы видим лaзурнoe нeбo, зeлeный луг – глaдкий, кaк футбoльнoe пoлe. По берегам ручья бугрится цветущий кустарник, и в этой части сад напоминает уже чью-то заброшенную дачу. Мадонна с младенцем в компании отцов церкви и святых отдыхает у ручья. Неподалеку – Георгий с маленьким дракончиком. Дракончика тоже взяли в рай как обязательного спутника, без которого подвиг был бы невозможен. Когда меня охватывает тоска по людям, с которыми мы больше никогда не сойдемся на этой земле, я вспоминаю этот сюжет. Пожалуй, именно так я представляю себе возможность рая.

По горизонту выстроились в очередь белые корабли. Закипает весна. Высокий осыпающийся дом, крытый черепицей, веранда со стороны моря. На дворе лают две собаки. Легкая вишня колышет ветви над узкой полосой пляжа. На ней узелками набухают почки.

– Девчонка, у которой мы дом купили, продала его после смерти матери. Это их родовое было гнездо. Поселок называется Лоцманская слободка, здесь еще при Екатерине лоцмана жили. Вдоль канала лодочные сараи, видел? Лоцман встречал на ялике корабль и вел его в порт. Мать Алены вышла замуж рано, за молодого капитана и по большой любви. Очень красиво. Но пока муж был в плаваниях, она то ли не соблюла себя, то ли наговорили на нее. Здесь все свои, и отцу тотчас по возвращении нашептали. Простить тот не смог и из семьи ушел. Мать начала пить и сгорела, не дожив даже до сорока. Перед смертью она бредила, что он ушел в море и не вернулся. Такие вот алые паруса.

Машина мягко тычется длинным носом в ноздреватый, осевший сугроб.

– Куда мы приехали? – Яна сквозь окно вглядывается в темноту. По одну сторону маленького бульвара – мокрые хрущевки, по другую – забор воинской части и колонны офицерского клуба.

– Тебе не без разницы? С милым вместе всюду рай.

– В рай? В таком состоянии?

– Со мной можно.

– Твой рай слишком смахивает на казарму. Ты отдашь меня солдатам?

– А как же. Командир велит делиться.

– Так ты теперь херувим? Интересно, от какого слова.

– От слова ангел.

– Слушай, а у вас бывают утренние поверки? Я ведь не проснусь!

– В раю не спят.

– Тогда зачем я тебе в раю?

– Чтобы не спать.

– А Дружина – это что за часть? Спецназ какой-нибудь?

– Ага. Всадники апокалипсиса.

– Вот уж не думала, что тебя возьмут.

– Считай, что я напросился. А ты что, читаешь мой живой журнал?

– Мне кажется или, о чем бы ты ни говорила, на самом деле – об одном?

– Тебе кажется. Просто это море, северное море, оно такие навевает мысли. Невозможно сидеть на берегу и не воображать, будто ждешь кого-то.

– Очнись! Очнись же! Выходи!

– Я… здесь.

– Что ты видел?

Молчание.

– Я же вела тебя, это обычный тест. Ты шел по тропинке в лесу, потом должен был увидеть сад за оградой. Как выглядела ограда?

– Не было ограды.

– А сад? Как выглядел сад?

– Я не видел сада, Гвен. Там было только море.

То, что жители Нью-Йорка называют Hudson River, на самом деле уже океанский эстуарий, затопленное водами Лоуэр Бэй устье. Атлантика у северо-восточных берегов Америки круглый год колышется серой шкурой, тяжелые волны движутся с тупой неумолимостью вскрывшихся тектонических плит – как будто океан мрачно поигрывает желваками. Подводные течения так сильны, что, когда несколько лет назад затонул паром, шедший на Стейтен-Айленд, пассажиров в сотне метров от берега разметало; никто не сумел добраться до суши. Спасательный катер подобрал нескольких оставшихся на плаву, и даже многих трупов не нашли – их стремительно утащило в открытое море. Вряд ли на этом берегу могла родиться легенда о человеке, гулявшем по воде, – во-первых, потому что океан не замерзает, во-вторых – вид у него такой, что сразу ясно: это море не позволит себя топтать. Но в любом случае в настолько далекой чужой стране следует побывать хотя бы потому, что именно здесь тебя обволакивает ностальгическая иллюзия того, как по другую сторону большой воды кто-то ожидает тебя, как чуда.