— А… Ясно. — Она растерянно тронула ножницы. В её голосе появились неожиданно ласковые нотки. — Тогда все ясно, — повторила она, почему-то избегая глядеть на Айзека. — Слушай, ты ведь недалеко живёшь? Сбегай за глазом, хорошо?

Отказаться Айзек не смог — просто язык к гортани присох при одной мысли об этом.

Дома было холодно и темно. Айзек забыл включить отопление, уходя на свою ночную вылазку, но заметил это только сейчас. Как и скопившуюся пыль на комоде, и посуду — в раковине. В стенах, конечно, не было трещин, да и сломанные игрушки нигде не валялись, но в целом дом сейчас куда больше напоминал выстывшую пустую улицу, чем место, где живут люди.

Глаз нашёлся быстро — он лежал там же, где его оставили, в вазочке на серванте, мигал себе и мигал, грустно и понимающе. На этот раз Айзек не рискнул сунуть глаз в карман — нёс в руке, и от нарисованных ресниц было слегка щекотно.

— Ну точно, — вздохнула девчонка, когда Айзек показал ей глаз. — Это его наверняка. Вот же растяпа… Пойдём, вернём глаз хозяину.

Айзек послушно встал и закинул на спину рюкзак. Руки и ноги словно онемели.

— Слушай… когда я его отдам, то перестану… видеть?

Вопрос звучал по-дурацки, но девчонка поняла.

— Не совсем. И не сразу. Может, до равноденствия ещё продержишься, ты ведь долго его у себя хранил… Эй, ну не грусти, это же к лучшему.

Девчонка пихнула его локтем в бок, и Айзек только тогда понял, что они уже долгое время идут по незнакомой улице. Кусок памяти словно ножницами вырезали. Вокруг валялось много хлама, очень — не только книги и игрушки, но и машины, и какая-то бытовая техника… Пару раз Айзек заметил что-то похожее на человека, но ему хотелось верить, что это была всего лишь ростовая кукла или манекен.

— Все это, куклы и вещи… они откуда?

— Отовсюду, — передёрнула плечами «арестантка». Платье липло у неё к коленкам, как наэлектризованное. — Что-то выбрасывают, что-то забывают — так хорошо забывают, что оно проваливается оттуда сюда. Ну, ты знаешь, как это бывает. Дети вырастают и все такое.

— А кошка?..

— Кошку, наверно, тоже выбросили. Но вообще иногда это происходит случайно. Когда что-то уже не нужно там, но и сюда этому чему-то рановато… Ладно, сам поймёшь когда-нибудь. Или нет.

Они некоторое время молчали и просто шли. Айзек хотел спросить что-нибудь ещё, но тут девчонка заговорила сама, очень тихо:

— Слушай, ну… а у тебя есть что-нибудь важное? Или кто-то? Девушка?

— С весны вроде бы нет, — сознался Айзек. Сейчас это уже не казалось трагедией. — Ушла к другу. Моему.

— Значит, друга у тебя теперь тоже нет?

— Ну да. Бывает.

— Конечно, бывает… А семья?

— Нет.

Айзек сказал, как отрезал.

— Ясно… — пробормотала девчонка и уткнулась взглядом в дорогу. — А у тебя есть… Впрочем, ясно, что нет. То-то и оно… то-то и оно…

— Ты о чем?

Айзеку стало уже не тревожно — тягостно. Как во сне, когда хочется проснуться, но не выходит. Фонари перемигивались жёлтым и синевато-белым, освещая груды хлама и битые автомобили, а вдоль дороги тянулась глубокая трещина.

— Да так, ни о чем. Мы уже пришли, кстати.

Они остановились перед большим старым домом. Он весь был в разломах и не разваливался на части, кажется, только из-за грубых ниток, стягивающих края трещин. От калитки к порогу стелился вытертый красный ковёр, а через щель в двери сочился мягкий, тёплый свет.

Девчонка пихнула ногой дверь и бесцеремонно шагнула через порог. Айзек ожидал увидеть что угодно, кого угодно… только не того рыжего парня в комбинезоне, методично штопающего потрёпанного игрушечного медведя.

Парень обернулся с интересом, но тут же заскучал и поплотнее подоткнул шарф.

— А, это ты. Помочь пришла? Я думал, ты по живым.

— Я думала, ты по игрушкам, — едко передразнила она его и отобрала у Айзека синий глаз. — Ничего не терял?

— Вроде нет.

— А это?

И она небрежно бросила ему глаз, как мячик для пинг-понга.

Парень вскочил на ноги и в невозможном прыжке поймал его — у самого пола. Потом подбежал к окну, блестящему, как зеркало, повернул кепку козырьком назад, поднёс руку к лицу, ойкнул… Когда он развернулся, то смотрел на Айзека и девчонку уже двумя глазами — кукольно-синими, кукольно-томными и лукавыми.

Парень моргнул.

Айзек рефлекторно сжал кулак, чувствуя иллюзорное щекотание нарисованных ресниц.

— А теперь правда лучше видно! — обрадовался парень. — Нет, серьёзно, я думал, что все, конец теперь… Ты молодец! А это кто? — Он ткнул в Айзека пальцем.

— Тебе лучше знать, — пожала плечами «арестантка». — Твоя ведь работа.

Он сощурился, недоверчиво моргнул.

— О, точно. Должны быть такие аккуратные стежки, я старался… Так это у тебя был мой глаз? Спасибо! — И он горячо потряс руку Айзека. — Тогда такая метель была, я все время лицо тер, тер, уронил, стал искать, а нашёл тебя, и вот… Спасибо!

Парень ещё долго рассыпался бы в благодарностях, но девчонка решительно отстранила его:

— Не надо. Ему пора уже домой возвращаться, а это, сам понимаешь, тяжело… Пойдём. Я тебя отведу.

Обратную дорогу Айзек запомнил плохо — или, вернее, не запомнил вообще. Девчонка крепко держала его за руку, но все остальное плыло, как в бреду. В память врезалась только страшная чёрная трещина, рассекающая небо от горизонта до горизонта.

У калитки дома девчонка выпустила руку Айзека и вздохнула:

— Всё. Дальше сам. Не пугайся — сначала сложно будет, но потом сообразишь, что к чему… И напросись на Рождество к кому-нибудь в гости, что ли. Мы проследим, чтобы тебя позвали.

Она улыбнулась и потрепала его по щеке — белой, фарфоровой рукой.

Айзек как будто от сна очнулся.

— Погоди… А я когда-нибудь встречу тебя? Или не тебя, но кого-нибудь из ваших?

— Ты? — Она наклонила голову набок, и тяжёлая коса мотнулась через плечо. — Да, конечно. Ты — обязательно встретишь, ведь у тебя хорошие руки… Только нескоро.

Девчонка заставила Айзека наклониться, привстала на цыпочки и поцеловала его в лоб — холодными, кукольными губами с запахом имбиря.

— Как тебя зовут?

— Айзек.

— Возвращайся домой, Айзек. Спасибо тебе за все.

А дома было пусто, холодно и темно.

Первым делом Айзек включил отопление. Потом прошёлся с мокрой тряпкой по всему дому, безжалостно смывая пыль и грязь. Разогрел в духовке пиццу. Зачем-то позвонил домой напарнице с работы, выслушал массу нелестного о людях, которые трезвонят в пять утра, и с облегчением извинился, пообещав все объяснить завтра. Да-да, завтра, в канун Рождества, в офисе.

Конечно, он туда придёт. Почему нет?

Позже, в ванной, Айзек долго стоял под горячей водой, а потом разглядывал спину в мутном зеркале. От спины до поясницы, конечно, тянулся еле заметный шов. Очень-очень аккуратные стежки.

Айзек медленно выдохнул и закрутил воду.

— Завтра, — произнёс громко, — завтра все будет по-другому.

Но подумал, что штопать игрушки и клеить книги некоторое время продолжит. В конце концов, видеть всякое Айзек будет ещё до равноденствия. А кукла сказала, что у него хорошие руки.