Июль, 1989 год

Велосипеды они бросили на берегу, у самой кромки воды.

– Пол, мы должны это сделать. Только не думай обо мне ничего плохого. – Костя старался говорить медленно, растягивая губы и широко открывая рот, чтобы Полина наверняка его поняла.

С рождения её окружала тишина, зато в свои четырнадцать Полина отлично умела читать по губам. Особенно, по губам лучшего друга, Кости Демьянова.

Он не считал её ущербной или умственно отсталой, как многие, и намеренно не помогал себе жестами, да это было и не нужно. Полине казалось, что она с закрытыми глазами способна понять, что говорит и даже думает самый близкий ей человек.

Но сейчас, когда они, босоногие и неловкие, стояли у пустынного озера, по щиколотку утопая в рыхлом песке берега, Полина уловила во взгляде друга вину. Он еле заметно поджимал губы и никак не мог расслабить плечи, покатые, слишком грузные для его небольшого роста.

– Пол, не думай обо мне плохо, ладно? – Костя взял Полину за руку.

Она особенно чутко воспринимала прикосновения, распознавала малейшие их перемены, и когда Костины пальцы обхватили её ладонь, то поняла сразу: в нём что-то изменилось.

Обычно, касаясь кожи друга, Полина невольно ощущала ту же дрожь, какая возникала, когда она гладила свою питомицу Аделаиду, любимого маисового полоза. Под лампой в аквариуме рыже-красная кожа змеи становилась особенно приятной на ощупь, мягкой, сухой и тёплой. Точно такими же были для Полины и Костины ладони. Сухие и тёплые, всегда такие родные.

Но на этот раз они покрылись потом. Полина ощутила влажный холод его рук, и сердце тут же кольнула тревога.

Всё не так. Не так, как обычно.

Прежде чем пойти за другом, она бросила взгляд на тёмную гладь озера, на его пологие песчаные берега и осины, взрывшие корнями клочки травянистой земли, на поле одуванчиков вдалеке, и успокоилась – это место не создано для плохого. Возможно, Костя решил, что пришло время для поцелуя, вот и волнуется.

Полина улыбнулась и кивнула. Костя тоже ей улыбнулся. Он повёл её дальше, туда, где к воде клонились ветви и шумели листья, на июльском солнце уже успевшие потерять сочность красок. Костя обернулся и что-то сказал, но впервые за всю их долгую дружбу Полина не поняла ни слова.

Она не поняла его, и от испуга её бросило в жар.

Что хуже, в Костиных глазах она не смогла прочитать эмоций – лишь пустые, леденящие кровь омуты – и это напугало Полину ещё сильнее.

Повинуясь инстинкту, она предприняла не слишком решительную попытку противостоять желанию друга идти дальше, но он продолжал тянуть её за собой, в темноту зарослей.

Солнце осталось за кронами осин, стволы деревьев и кусты ивы скрыли озеро, отчётливо запахло прелой подгнившей листвой и сыростью. Подошвами ног Полина ощутила колкие травинки пырея, камешки, сухие ломкие ветви, будто ступала по чьим-то могилам и иссушенным до хруста останкам.

Костя остановился и отпустил её руку.

– Это здесь… подожди, – произнёс он торопливо, после чего снова поджал губы.

И только сейчас Полина заметила, как сильно он вспотел: в районе подмышек на его голубой застиранной рубашке проступили пятна. Тёмные волосы друга стали влажными, прилипли к вискам.

Полина огляделась.

Там, чуть дальше, на одной из осин, висели самодельные объёмные фигурки из сухих тонких веток, скреплённых бечёвкой. Полина видела такие фигурки – пирамидки и конусы – на рисунках в старом альбоме, что Костя в прошлом месяце стащил у бабушки и принёс показать. Под рисунками значилось: «Ловушки для сатаны».

Такие же фигурки болтались сейчас на нитках, прикреплённые к дереву, и покачивались на ветру, как забытые кем-то и совсем не праздничные, ёлочные игрушки.

Костя взглянул туда же, куда смотрела Полина.

– Они здесь уже были, когда я пришёл. Их кто-то приносит сюда и развешивает на кустах у воды. Порой много, порой всего пару штук… когда как… но они всегда тут есть.

Полина нахмурилась. Тревога всё не проходила.

Она вспомнила, как мать недавно рассказывала о том, что из морга Леногорской клинической больницы, в которой она работала старшей медсестрой, бесследно пропали тела двух молодых женщин. И что на месте пропажи обнаружили две фигурки из веток. Возможно, такие же, как те, что висят сейчас на осине.

– Да ну, Пол, – отмахнулся Костя, – не надо бояться эту дрянь. Пусть болтаются, сколько хотят. Я такие побрякушки каждый день вижу у бабули в кладовке. Она не разрешает мне их трогать. Но… но мы по другому поводу пришли, вообще-то. Смотри сюда.

Он наклонился и обхватил упавший осиновый ствол, оттолкнул его в сторону, убрал с земли наваленные ветки. Под ними скрывался настил, сколоченный из толстых досок.

Грязной ладонью Костя стёр пот со лба, оставив на загорелой коже серые мазки.

– Я хочу помочь тебе, Пол, – сказал он. – Только не думай обо мне ничего плохого, ладно? Обещаешь? – И опять его губы напряглись и сжались.

Полина взглянула на эту тонкую бледно-розовую полоску губ и не нашла в ней ничего знакомого. Словно Костя исчез, и кто-то чужой появился в его теле.

– Пол, пообещай мне… – добавил он. – Ты можешь отказаться прямо сейчас, пока ещё не поздно, и мы всё забудем. Но если ты согласна, то пообещай, что не будешь думать обо мне плохо. Ты обещаешь?

Полина замерла.

Посмотрела в лицо друга в новой попытке считать его эмоции и намерения, но увидела лишь прищуренные карие глаза, напряжённые скулы и складку между бровями – он ждал ответа. Полина сглотнула горькую слюну и кивнула. Она пообещала бы ему, всё, что угодно, потому что любила.

Костя коротко улыбнулся. Взялся за край выступающей доски, приподнял тяжеленный настил и оттащил его в сторону. Доски скрывали под собой яму глубиной не меньше трёх метров. У самого края торчал конец пластмассовой сантехнической трубы, второй её конец скрывался под листьями и ветками.

– Больше месяца копал, – признался Костя. – А землю уносил на берег.

Заметив ужас на лице подруги и немой вопрос «Зачем?», он снова заметно занервничал, его губы дрогнули. Не зная, куда деть руки, он прижал их к животу и тут же испачкал грязью рубашку.

– Пол, всё будет хорошо. Я просто хочу помочь тебе. Хочу помочь.

Полина попятилась, предчувствуя дурное. Костя в два шага оказался рядом и обхватил её за плечи.

Он что-то говорил, но она понимала лишь часть слов.

– Ты должна… туда, в яму… Пол… так нужно… ты должна…

Что? Туда?

От ужаса внутри Полины, где-то в горле, словно набухли ледяные пузыри. Она хотела закричать – господи, как же хотела – но лишь судорожно вдыхала влажный воздух, наполняясь им и не в силах выдохнуть. Рвалась из железной хватки Кости, упиралась босыми пятками в землю, отчаянно сопротивлялась, а он тащил её к краю ямы.

«Не хочу! – беззвучно кричала Полина. Кричала где-то внутри себя. – Я не хочу! Оставь меня! Отпусти! Не хочу! Не хочу!».

Под ногами обвалилась земля, и Полина ухнула в яму.

Футболка задралась до самых лопаток, натянутая ткань больно врезалась в подмышки, твёрдые комья и срезанные лопатой корни оцарапали спину и бока. В штанины брюк, под футболку, в волосы – везде забилась земля.

Полина пришла в себя через несколько секунд, уже на дне ловушки. Вскочила и посмотрела наверх, выискивая лицо Кости. Ей нужно было видеть его, видеть, что её падение – всего лишь недоразумение, глупая шутка.

– Пол, так нужно, – прочитала она по тонким, измазанным в грязи губам друга. – Я узнал, что в состоянии сильного страха люди способны на невозможное. Я мечтаю услышать твой голос, а здесь ты научишься кричать. Ты же будешь кричать, Пол? Будешь кричать?

Да, она хотела кричать, хотела кричать даже больше, чем дышать, но она не могла, ведь причина её немоты – не отсутствие слуха, а травма голосовых связок. Глухие умеют говорить, смеяться в полный голос, шептать, они могут и кричать, а она безмолвна, всецело и навсегда. И даже если Костя вдруг стал бы сдирать с неё кожу, она бы и тогда не издала ни звука.