© Терёхин В.Л., 2017

© Издательство ИТРК, издание и оформление, 2017

Темнота зашторила окна. Ветер бешено завывал, рвался. По веранде гуляли сквозняки, грязные стёкла захлёстывала беспорядочная дробь дождя.

На веранде было холодно. Разворошенные постели в два ряда пустовали. Лишь в дальнем конце сиротливо мерцала неоновая лампа. Там сидели четверо: высокий, худощавый Микола кутался в куртку, хмуро смотрел, а рядом разлеглись Халва и Малюта, кто в телогрейке, кто в свитере. Мерин тасовал колоду.

– Готово…

Микола небрежно кинул пятак. Остальные высыпали на середину свои копейки. Халва и Малюта нетерпеливо заёрзали. По изодранному одеялу заскользили засаленные карты. Прошла минута, другая. Вот Мерин перевернул размалёванные тузами и бубнами картонки и мутно поглядел на Миколу.

– Мой кон!

Никто не ответил. Мерин без промедления сгрёб монеты и рассовал по карманам.

Микола провёл ладонью по лицу. Хотелось есть. Халва и Малюта замерли.

В областном подростковом туберкулёзном санатории все четверо старожилы: лечились не первый год и знали друг о друге всё… Болтали про Мерина, что шулер. Но сказать об этом вслух мог только Микола.

«По-пустому зачем связываться, – думал он, – Мерин и слободские ребята – друзья не-разлей-вода. Лучше было бы сложиться втроем на пачку сигарет. Сам полез, лёгкой жизни захотел… Нет, деньги – это стихия Мерина. Теперь вот, шляйся по территории, подбирай бычки…» Микола обругал себя, вскочил, толкнул Халву. Тот, маленький, вёрткий, словно ртутная капля, дёрнулся и поднялся.

– Пошли на базу! – Микола вытащил из кармана куртки облезлый портсигар и побрёл на свет коридора. Халва потянулся за ним. Малюта уже любезно перешучивался с Мерином. «Он тебя обобрал, а ты стелишься, – тоскливо подумал Микола про Малюту, – верь тебе после этого». Участил шаг; на веранде весь иззяб.

В санатории было три отделения: одно мужское и два женских. Но во всех трёх туалетную комнату называли «базой». Власть медицинского персонала на неё не распространялась: это был клуб, – здесь курили, стирали, дрались, в общем, общались. Летом, после девяти часов вечера, когда наружные двери запирались, отсюда, со второго этажа, спускались по верёвке и ходили купаться на Оку, одни или с девочками.

В туалетной комнате сейчас жарко. Микола приоткрыл оконный створ, сам присел на подоконник и, щёлкнув портсигаром, передал последнюю папиросу Халве. Тот сощурил узенькие глазки, спустил телогрейку с плеч, вытащил спички.

– Микола, слезь. Череп побереги, – прислонившись к батарее, Халва дыхнул дымом. – Кинут щас по стеклу!..

Микола зло уставился на него и распахнул створ настежь. Сам не сдвинулся с места. А в темноте орали уже в две глотки. Ещё секунда – и кусок битого кирпича, пролетев в полураспахнутое окно, ударился о стену и оставил облачко красной пыли и метку на кафеле. Халва подскочил к выключателю – и «база» погрузилась во мрак. А снизу надрывались.

– Что, беркутá, слабо выйти?!!..

Микола нагнулся, поднял раскрошившийся осколок, потом бросил. «А, хрен с ними, пускай проваливают. Мы их не видели, а они – нас. Не тот случай…» Он потянул ноздрями пропитанный хвойным ароматом осенний воздух. Скрипнула дверь, в темноте коридора обрисовалась знакомая халявная фигура.

– Что за шум? – спросил Малюта, тряхнув шевелюрой.

– Да, Слобода буянит…

Выхватив у Халвы дымящийся окурок, Малюта вошёл в кабинку, встал на унитаз, заглянул в окошко под потолком, затянулся. По «базе» прокатился тусклый блик.

– Да их тут целая бригада собралась! – Малюта присвистнул.

– Я не слепой… – буркнул Микола. «Вот дурень! Каждый вечер долдонит одно и то же – надоел». Он нехотя повернул голову к окну. В противоположном крыле здания, где располагалось женское отделение, тоже погасили свет. Из окон не высовывались: двое, обритые наголо, бесновались у облупленного цоколя, предлагали спуститься, отметить наступающий праздник. Ржали, взвизгивали, ломились в дверь. Хорошо первый этаж – оба крыла и середину здания – занимали кухня, школа и служебные помещения. Так что до девчонок ещё надо было добраться. «И откуда притащились эти оглобли? Небось, повестки обмывают, а завтра на призывной пункт… Когда ж угомонятся-то?» К горлу подступила перхота – Микола сжал зубы и задышал глубоко. «Ну, наконец-то…» В окне напротив возникла дежурная сестра и стала орать с такой силой, что совершенно заглушила непрошенных гостей. Халва и Малюта тихо посмеивались.

– Во, Семёновна, бой-баба, даёт прикурить!

– Атас, Слобода!.. Первый Белорусский[1] наступает!..

«Наяривай, мать, наяривай, – Микола зевнул, – дай им жару».

Утомившись от переговоров, визитёры из Слободы перенесли своё внимание на почтовый ящик, укреплённый на стене здания, и принялись усердно расшатывать его. Минута – и тот с грохотом повалился на асфальт. Поиграв им в футбол и набранившись в волю, новобранцы исчезли в сырой ноябрьской темноте.

Микола захлопнул створ.

– Проветрили – и хватит!

Малюта спрыгнул с унитаза, швырнул окурок под ноги, прошёл к умывальникам, наклонился к трубе, упёрся ладонями и принялся отжиматься. Микола не считал: знал, будет не меньше пятидесяти раз. Сам зато бегал быстрее.

Приближался отбой. Первым на «базу» ввалился Архип, тоже десятиклассник, как Халва, Микола, Мерин и Малюта – да их всего-то в десятом классе осталось пятеро ребят. Захлебываясь от самодовольства, стал делиться новостями.

Новости, впрочем, мало чем отличались от вчерашних и позавчерашних. Одно и то же повторялось в разных вариантах: кто с кем гулял, кто кому «засветил», где и по сколько «врезали» или же собирались это сделать. И тому подобное.

Потом зашли ещё трое с гитарой, потом ещё четверо. Все шантрапа – восьмой, девятый класс. Микола их всерьёз не воспринимал: три месяца, полгода, а потом домой… К нему обращались – коротко отвечал. Куда тут денешься, когда деваться некуда. Да и то хорошо, что тепло. Своё место у окна на подоконнике никому не уступал.

Становилось тесно: шутки и подколки, скверные анекдотики и отвратный хохоток – приходилось слушать. Кто-то беспрерывно сплёвывал на загаженный пол, кто-то мучил гитару, дребезжащим голосом выкрикивая:

– Ты н-не при-шла!..

И другие зло подпевали:

– Шáру-лáлу-лá!!!..

Кто-то слишком долго и жадно затягивался чужим бычком и теперь мучительно кашлял и отхаркивался в покосившуюся раковину. В кабинку, где оставил следы своих ботинок на унитазе Малюта, выстроилась очередь. Хотя на «базе» было две уборных, действовала, да и то с перебоями, только одна. Вторая засорилась ещё в начале учебного года и дверь в нее наглухо забили, чтобы не совали нос любопытные.

В десять часов вечера – как и положено – в туалетную ворвалась Семёновна. Микола вжался в свой уголок: в дыме и гомоне одиночество угнетало больше, чем если бы он был один по-настоящему. Но, наконец-то, про него забыли, не доставали с расспросами: теперь было с кем препираться. Семёновна, сварливая, с лубяным лицом, гнала всех по палатам. «Кому охота тащиться на веранду, – думал Микола, созерцая перепалку, – котёл уже месяц как лопнул, отопление-то накрылось. На базе уютнее, а там холодрыга».

Ребята огрызались, хамили. Хотя Семёновне всё нипочём. Но вот дверь распахнулась, в проеме показался Мерин, поманил Архипа, а на остальных накинулся:

– Кончай базар, беркутá! Чтоб через пять минут все были на веранде!

Выслушав приказ, по очереди, бочком-бочком, стали нырять в темноту коридора.

– Вот, Алёшенька, дай бог тебе здоровья, всегда помогает…