========== Его место в Тартаре! (Гера) ==========

- Твоему брату место в Тартаре! В Тартаре!!

- Опять ты об этом. Не надоедает, за века-то, а?

Муж посмеивался добродушно.

Победитель.

Зевс умудрялся быть победителем, даже когда его войска терпели сокрушительные поражения в Титаномахии. Он вообще всегда и во всём был победителем: в боях, в соревнованиях, в улыбке, на ложе…

А после того, как Ника наконец взмахнула белыми крыльями, после того, как полетели в Тартар титаны, после того, как трое братьев потянули жребии… Он стал вечным победителем. Бессменным.

И она знала, что муж, охмелевший от меда побед, не услышит её, но вот - металась по покою, взмахивала руками и до хрипоты выплёскивала скопившуюся внутри горечь – едкими словами с губ.

- Я говорю тебе – рано или поздно! Всё равно, он… поднимет восстание, ударит в спину… Позовёт подземного дружка! Его нужно заточить в Тартар, пока не…

Зевс фыркнул, тайно поглядывая на ладонь, века назад взявшую жребий. Главный жребий. Власть в небесах и на земле.

- Сколько раз мы говорили об этом? Он и так в Тартаре. Не совсем, но довольно близко. Аиду хватит хлопот с подземным миром, ему достался норовистый удел… И все равно ведь я не смог бы туда подыскать лучшего наместника.

- Лучшего… очнись, супруг мой! - иногда ей хотелось потрясти его за плечи. А лучше – взять молнию из колчана, чтобы решить все разом. – Ты доверил врата Великой Пасти тому, кто прославился своим вероломством! Он уже – наполовину чудовище, и кто поручится…

- Титаны ненавидят его почти как меня, - даже это «почти» у ее мужа выходило победительно. – Он попортил им слишком много крови. А Крон никогда не простит своего украденного меча…

- И всё же твой брат…

- Это и твой брат, Гера.

Громовержец еще был благодушен, но голову уже наклонил с любопытством. Тугие пряди блестящих волос соскользнули по мускулистому плечу.

- Всегда хотел спросить: за что ты его так ненавидишь?

Это хорошо, что Ата-Обман долго гостила на Олимпе. Царице богов есть, чему поучиться даже у подземного чудовища: вот сейчас – вознести руки в трагическом жесте, откинуть голову (царственно! отчаянно!) И застыть, прислушиваясь к звукам запоздалого пира, пробивающимся сквозь стены: журчанию кифары Аполлона, и бурчанию Ареса, которого опять чем-то обидела сестра, и переливам голоса Афродиты, и хохоту захмелевшего Владыки Посейдона…

Этого на пиру все равно нет. Не видно, не слышно. Его же всегда не видно и не слышно, паршивого невидимки, раз и навсегда – ненавистного, проклинаемого по ночам. Ему же не нужны олимпийские пиры, у него, небось, свои пиры внизу, после того, как проводил жёнушку на поверхность. Облекся в ненависть как в плащ – какое ему дело до того, что сестра его ненавидит, это же только сестра; горечь гадючьим клубком сворачивается внутри, выплеснуть нельзя, потому что Зевсу не понять…

Победителю не понять проигравшую.

Морские волны памяти взлетали перед глазами. Заслоняли праздничный полумрак будничной веселой бирюзой. У пещер, в которых нашла пристанище Фетида, море всегда было ласковым, цветистым, бережно кутало ноги в нежную пену…

- Зевс? О, это известный ходок! – круглолицая Фетида ни секунды не сидит без дела, хлопочет, устраивая хмурую гостью. Гостья делает трагическое лицо: ее сослали с Олимпа из ревности глупой Метиды. – Нереиды и океаниды могли бы порассказать! Мать правильно тебя отослала: ты слишком красива, чтобы жить с ним в одном дворце…

Гера смотрит исподлобья, расчёсывая золотистые локоны. Это нужно делать тщательно, мама учила. Мама говорила: она будет царицей, а у цариц волосы не должны быть растрёпаны…

- Посейдона я тоже видела мельком – неуёмный… тоже охотник до нимф. А вот старшого не видела. Как его – Климен?*

- Аид, - фыркать тоже надо царственно, а то как же. – Это он так себя называет.

Фетида бросает даже хлопоты. Смотрит пытливо-пытливо: ну? Как он?

Жест должен быть пренебрежительным. Никак он. Совсем никак. И - заставить замолчать память, похоронить в ней пронзительную глубину взгляда, острые скулы, обрамленные волосами, как мраком, холодно оброненное между делом: «Я – старший. Научись молчанию, оно тут ценится». Говорить нужно не о важном: не вспоминать адамантовые пальцы на своем плече, невольный постыдный озноб…

- Дружочек Таната. С чудовищами разными якшается. На нимф он смотреть не будет, - а последнее выходит с натужным злорадством. – Он вообще ни на кого не смотрит!

- Ни на кого? – Фетида улыбается. Присаживается рядом, достает черепаховый гребень, любуется воспитанницей. – А вот и поспорим. Хочешь – поспорим? От такой, как ты – глаз не оторвать…

- Нужен он мне, как же…

Фыркнуть царственно не выходит, получается неровно. Он сам сказал, что старший. Старшие становятся царями. И женятся на самых красивых.

У него будут жёсткие губы, - об этом думается с легким недовольством. – А пальцы точно оставят синяки на нежной коже.

Но царицы, наверное, должны привыкать.

…у него были мягкие губы. Мягкие, властные, горячие, как угли в очаге, на которые она так любила глядеть. Серые перья пристали к пальцам, небо над головой тоже было серым, а волны бирюзой стыдливо смотрелись в небо.

Гера тоже удивлённо смотрела в небо. Иногда небо заслоняли его волосы – тугие кольца, ловящие каждый солнечный лучик. Это мешало.

Думалось разное, ненужное. «Ты проспорила, Фетида», - вот, что думалось. И что Зевс правда оказался отменным ходоком. И про его жену Метиду – что она не зря ревновала.

Ещё все было не по правилам. Царями становятся старшие. Старшие приходят, как Владыки, и берут в жены самых красивых. А не младшие, которые обернулись птичкой с жалобным голосом**. Которые почему-то объявили, что станут царями…

С такими мягкими губами, с вкрадчивым шёпотом царями вообще быть нельзя.

- …с первого раза, как увидел тебя… станешь моей царицей… что – Метида? Вот увидишь, какая будет свадьба…

Когда она почувствовала в себе его семя, то прикусила губу. Царицам, кроме всего прочего, не положено плакать.

Свадьба состоялась через пару сотен лет. После того, как Зевс проглотил Метиду и расплевался с Фемидой. Большая свадьба, с хрипло выкрикивающими тосты кентаврами, с великолепием перестроенного дворца на Олимпе, со слезами Деметры – у той, кажется, были какие-то виды на Зевса…

С ломаным, ненатуральным весельем, потому что рати Крона стояли на пороге – и потому кифары орали чересчур громко, а танцовщицы плясали, как в последний раз, а старуха-Гея, даря яблоню с золотыми яблоками вечной юности, многозначительно ухмылялась…

- Какая ж все-таки он скотина!

У Зевса от смеха чуть нектар носом не пошёл. Гера, прямая, собранная и ослепительно прекрасная (вот вам всем! я – царица!), с недоумением посмотрела на новые свадебные дары – щит с Кроном, глотающим младенцев – и роскошное драгоценное покрывало, вышитое бледно-золотыми цветами, которые почему-то так взбесили Деметру.

- Бледные асфодели!! Что у него в голове вообще, у этого испепелителя?! Ну, это ж надо, такое на свадьбу…

- В духе брата, - жизнерадостно откликнулся уже основательно захмелевший Посейдон. – Э-э, скажи спасибо – он сам не явился! Или дары с Железнокрылым не прислал, а то ведь мог, да!!

- Ананку благодарить надо, - кисло улыбнулась Гера.

Ещё больше она была бы благодарна Ананке, если бы этот не появлялся вовсе. Чёрной тени страха не место на светлом Олимпе. Что там о нём говорила верная Лисса? Теперь его боятся называть по имени? Сеет смерти? Вот пускай и сеет, подальше. Или крутит шашни со своей нереидкой, как ее там. И вообще, пусть отправляется в Тартар!

- …уж кого бы посылать, так это его! Сам же жаловался, что он скоро совсем своим в Эребе станет!

Выходило – некрасиво. Визгливо, не по-царски. Но не было времени подбирать тон, потому что этот – она видела его впервые после освобождения из утробы отца – стоял в двух шагах, испепеляя Зевса взглядом.