Неизвестно, какой архитектор нафантазировал это нагромождение деревянных скворечен в два этажа, скрипучих лестниц, полутёмных переходов с подгнивающими досками. Дополнением к его зодческим фантазиям служил маленький, с непременным столом, вкопанным в землю, четырьмя корявыми пеньками и отполированными до блеска лавками, дворик, окружённый высоченным забором, за которым была скрыта от постороннего глаза бурная жизнь многодетных семей. Как правило, семьи эти состояли в близким родстве, сам же дом, первоначально задуманный как добротное одноэтажное строение, начинал возводить один из удачливых дедов-прадедов, а поскольку потомки старательно воплощали в жизнь библейскую заповедь «плодитесь и размножайтесь», то каждому сыну или дочери перед свадьбой пристраивалась отдельная комната, и тогда дом расширялся, карабкался вверх мансардами и чердаками, пока не выяснялось, что дальше строить некуда, дальше – забор, а за ним – улица, и тогда в комнатах ставились перегородки, примусы выносились на лестницы, которые, в свою очередь, срочно обшивались рамами и превращались в кухни.

Неудивительно, что чем теснее становилось обитателям этого нелепого деревянного замка, тем веселее становились игры многочисленной детворы и тем чаще ссорились их родители. В крайней башне с остроконечной крышей, покрытой ржавой жестью, рос хилый и болезненный мальчик по имени Лёва. Дети неохотно брали его в свои игры, потому что он был неуклюжим, всё время падал, а упав, истошно ревел, размазывая сопли по розовой мордашке. Зато его обожали родные бабушки, потому что ребёнок не был замечен в невинных детских грехах, не говоря уже о том, чтобы привязать к кошачьему хвосту пустую консервную банку, – любимая забава двоюродных и троюродных братьев. А если учесть, что на двух бабушек Лёвушка был единственным родным внуком, стоит ли удивляться, что его ангелоподобная мордашка всегда лоснилась домашним вареньем и поцелуями.

Одну бабушку звали Роза, другую – Даша. Бабушки не разговаривали друг с дружкой с того самого дня, когда их дети объявили о своём намерении пожениться. Слышали бы вы крик, который в тот день крутил ветки распустившейся сирени и вырывал с корнем чахлую траву. О проклятьях я умолчу, потому что боюсь их даже переносить на бумагу, но даже угрозы «только через мой труп» не возымели должного действия. Наверное, у молодых дело зашло намного дальше, чем невинные поцелуи всё в тех же кустах сирени, подпиравшей забор по всему периметру, и отступать, как сказала знакомая акушерка, было некуда. Как бы там ни было, но Лёвушка, родившийся в результате подобного демарша, ничего не знал ни о криках, ни о проклятьях, и вообще, его появление на свет произошло в тишине – ледяная враждебность между подольскими «монтекки и капулетти» возвышалась повыше любого забора. Зато когда он стал самостоятельно ходить, то в полной мере узнал, как хорошо иметь сразу двух бабушек.

Целыми днями женщины, подобно сказочным хищным птицам, высматривали из полуслепых окошек внука, набрасывались на него, затаскивали в свои гнёзда и там давали волю страстям – закармливали вареньем, фруктами, тискали и целовали и почему-то беззвучно плакали. И уж так повелось между ними, что не успевшая поймать внука безропотно отступала на свою территорию, надеясь, что в следующий раз окажется проворнее.

Родители мальчика общались с родительницами при помощи двух слов: «здрасте – до свидания», молча поощряли соперничество пожилых конкуренток и были счастливы, как английские монархи, из-за политики которых соседи постоянно воевали до последнего подданного. Родители Лёвушки, будь они поумнее, настрогали бы для сына братьев и сестричек, благо есть кому нянчить, но, вероятно, это занятие им разонравилось, потому что после работы они каждый день спешили в кино. Кино было их единственной страстью, более того, оно превратилось в смысл жизни, ради которого стоило жить и в свободное время ходить на работу.

Когда мальчик научился разговаривать, а заодно и соображать, он спросил бабушку Дашу:

– А почему ты не дружишь с бабой Розой?

Женщина метнулась к окну, задёрнула занавеску и сердито зашипела:

– Тссс! Вырастешь – узнаешь! Баба Роза плохая! Не ходи до неё!

– Почему? – испуганно прошептал внук. – Она бабайка?

– Хуже! – сдавленным шёпотом вскрикнула баба Даша. – Хуже бабайки! Она Бога продала!

– Бога? – удивился мальчик, зная, что бабушка Роза ничем не торговала. – Какого?

– Нашего.

– Какого нашего?

– Иисуса Христа! – И женщина истово перекрестилась. Мальчик наморщил лобик и почти удивлённо произнёс:

– А она каждый день мне варенье даёт! Сколько я хочу. Пока не лопну.

Бабушка Даша подумала, затем произнесла приговор:

– Они увсе такие. В душу лезють со своим вареньем, а опосля он што выходит!

Послевоенный быт был лёгок и неспешен. И каша, булькавшая на кипящих примусах и пыхтящих керогазах, растила детей не по дням, а по часам, и тихие воскресные вечера, когда многочисленная родня выносила во двор стулья и табуретки, чтобы под шелест семенной шелухи вдоволь наговориться, сыграть партию в домино или переброситься картишками, а иногда и раздавить «московскую» под плавленый сырок, были предвестниками той счастливой жизни, которая ожидала каждого где-то там, впереди.

Незаметно Лёвушке исполнилось пять лет, и он захотел иметь карманные деньги, как у его двоюродного брата Вити. Конечно, Вите было уже восемь, но это ни о чём не говорило – мама постоянно била сына веником и кричала, что в её доме растёт форменный бандит. А всё из-за маленького ножичка и рогатки, которые Витька носил за пазухой, и, конечно, из-за его скверного характера. Витька любил драться и употреблять слова, которые даже взрослые произносили либо шёпотом, либо в состоянии сильного подпития. А вот Лёвушка завидовал брату, даже трепетал перед ним. Не раз, припав лицом к дырке забора, он с восторгом наблюдал, как Витька летит через улицу к гастроному, аккурат к появлению человека в белом халате и с ящиком на тележке с большими колёсами. Человек этот продавал мороженое, оно, как известно, вкуснее всяких вареньев, потому что, во-первых, было холодным, а во-вторых – продавалось за деньги. Иногда Витька по-братски давал Лёвушке лизнуть разок-другой обжигающий морозом квадратик, но с каждым днём мальчику хотелось большего. Он мечтал съесть весь квадратик целиком, не спеша, смакуя и облизывая пальцы. Но однажды, попросив у одной и у другой бабушки денег на мороженое, внук получил отказ, словно они сговорились. Даже слово произнесли одно и то же – гланды. Странно, что, давно не разговаривая друг с дружкой, они знают одно и то же врачебное слово.

В одно из воскресений Лёва с самого утра поджидал во дворе Витьку. Именно в воскресенье Витька совершал свой стремительный рейд к мороженщику, но сегодня Лёвушке вряд ли пофартит лизнуть вожделенную прохладу, потому что Витька ещё накануне предупредил, что дармовщина закончилась, а если братец хочет четвертинку сливочного в стаканчике, так пусть попросит денег у любимых бабушек или, на худой конец, стибрит у родителя двадцать копеек, пока тот спит. Первый вариант был сомнителен из-за невидимых гланд, которые ему совсем не мешали жить, но приводили в неописуемый ужас бабушек, о втором – мальчик и думать не смел, памятуя, как однажды без спросу взял родительские часы и нацепил их на руку, желая похвастаться троюродным сестричкам, и что отец в отместку сотворил с его попкой. Оставалось уповать на то, что Витьку вчера родной отец не лупил и настроение у брата будет миролюбивое, однако, когда Витька нарочито громко топал башмаками, спускаясь по лестнице, и при этом морщился, почёсывая зад, Лёвушка понял, что плохи его дела, и сердце мальчика от горя наполнилось слезами.