– Катька, тебя Варвара вызывает!

Когда я обернулась, мальчика уже не было. Да… Нельзя сказать, что за год у меня здесь появились друзья. Впрочем, особых переживаний это не вызывало – за пятнадцать лет жизни привыкнуть можно ко всему. По крайней мере, моей жизни, в которой давным-давно всё пошло кувырком.

Я отбросила ненужные мысли – предстоял поход к Варваре, что всегда гарантировало неприятности. Итак, чем я провинилась на этот раз? Конечно, я не была белой и пушистой, как и подавляющее большинство ребят здесь, вот только те вещи, за которые меня раз за разом тягали к социальному педагогу Варваре Петровне, вовсе не были чем-то из ряда вон выходящим. Просто невзлюбила она меня с первого взгляда.

Как и я её.

Варвару Петровну здесь никто не любил, но все боялись. Свой длинный нос она без тени сомнения совала как в детские тетрадки, что объяснимо, так и в чужую личную жизнь. Никаких сомнений, сожалений, душевных метаний она при этом не испытывала, лицемерно прикрываясь только ей понятным "благом". То, чего не происходило на самом деле, она придумывала, домысливала, снабжала пикантными деталями и несла "на ковёр" к директору – это я поняла из разговоров ребят и взрослых, что иногда долетали до меня. Оскорбления и наказания от неё были в порядке вещей, но никто из воспитателей и учителей на это уже не реагировал, понимая, как она может испортить им жизнь своим длинным языком и близкой дружбой с начальством. Говорили, что она заправляет всем, полностью подчинив себе недалёкую, похожую на толстую курицу директрису.

Её первой претензией ко мне были волосы, выкрашенные в разные цвета, и татуировки. В прилизанной рыжей голове Варвары, наверно, сразу появились мысли о том, что всё это нужно исправить в кратчайшие сроки. Но если татуировки уничтожить было невозможно, то волосы мне было велено срочно обстричь и покрасить в "нормальный" цвет. Насколько я поняла, Варвара уже много раз давала такие распоряжения по отношению к другим девочкам, и почти все они, кто охотно, кто не очень, отправлялись в парикмахерскую.

Я отказалась наотрез. Представление о нормальности о нас было разным, о чём я прямо, хоть и грубо заявила, отказавшись подчиняться её требованиям.

И тут началось! Меня потащили к директору, ругали, вспоминали мои прошлые грехи в других интернатах, даже пригрозили, что поставят на учёт. Меня всё это не пугало – к своим почти шестнадцати годам я убедилась, что от людей всё равно ничего хорошего не увижу, так что все угрозы пропустила мимо ушей. После этого стычки с Варварой стали происходить регулярно. Для меня они заканчивались плохо, потому что за её плечами был весь педколлектив, а за моими – никого. Репутация новенькой, да ещё с плохим характером прочно закрепилась за мной, и я без зазрения совести пользовалась этим, пресекая всякие попытки к сближению.

Изо всех сил не торопясь, я вышла из школы и пошла в социальную службу, которая находилась отдельно в небольшом строении. Стену украшала странная надпись "Тина-мох". Лишняя палочка к букве "м" была пририсована другой краской, и это неизменно вызывало улыбку.

В соцслужбе всегда пахло сыростью и чем-то кислым, а коридор перед дверью в кабинет Варвары (да, отдельный кабинет, дружба с директором – дело выгодное) был заклеен фотографиями счастливых улыбающихся детей в самых разных местах: на ступеньках школы, в актовом зале, на озере, рядом с костром и так далее. Наверно, так хотели показать, что жизнь здесь весёлая и интересная, но получилось как-то не очень. В итоге выглядело всё фальшиво и натянуто за исключением фотографии белокурого маленького мальчика с огромными глазами в венке из одуванчиков, единственного из всех улыбающегося настолько заразительно и искренне, что я каждый раз мысленно здоровалась с ним.

В этом коридоре я иногда проводила довольно много времени, ожидая, когда меня вызовут на Совет Профилактики. Там я была постоянным гостем: Варвара не могла упустить шанс в очередной раз рассказать всем, что при моём поведении в будущем меня ждёт тюрьма, и это ещё в лучшем случае. Остальные участники просто сидели и молча кивали головами, позволяя ей ванговать.

Сегодня двери были распахнуты, и я вошла сразу.

Варвара сидела за столом и делала вид, что работает на компьютере, хотя всем в школе было известно, что даже самые простые таблицы ей делают старшеклассники. Кстати, за такую активную жизненную позицию они, в отличие от остальных, регулярно получали премии и возможность поехать, например, к морю во время летних каникул. Естественно, она не сразу обратила на меня внимание, потом, словно спохватившись, фальшиво ахнула:

– Ты уже здесь, Воронцова! – все слова приветствия в отношении детей она, наверно, считала лишним баловством. – На, читай!

Она бросила на стол лист бумаги, из которого я узнала, что из-за того, что я побила мою одноклассницу Маргариту Королькову, она не смогла сделать вчера доклад по истории и сегодня получила два. Я не стала даже пытаться объяснять, что Ритка с подругами не даёт мне проходу на протяжении всего года. Вначале, когда я только прибыла, они издевались над моими старыми стёртыми джинсами и кроссовками, из которых едва не вылезали пальцы. Потом начали доставать по мелочи: то испортят книжку, то украдут тетрадку с домашней работой, то засунут в рюкзак чьи-то грязные носки. Однажды подстерегли меня в душе и сфотографировали, не забыв разослать фотки нескольким ребятам из интерната. Обнаружив это, я разбила Риткин телефон и едва не добралась до неё, но она успела раньше – заявила, что телефон я разбила просто так, что подтвердили и её подруги. Меня поставили на внутришкольный учёт, потому что объяснять я ничего не стала – всё равно никто не поверит.

А потом случилось самое страшное – на меня обратил внимание Артём, местный красавец-футболист, предмет пылкой любви всех старшеклассниц, включая Королькову. Чем я привлекла его, так и осталось для всех непонятным. До Ритки, красавицы и умницы, по общему мнению, мне было, как до луны. Этого она мне простить уже не смогла, но из всех тактик ведения войны выбрала самую подлую – внезапно захотела со мной дружить, даже извинилась за историю с телефоном. Я ей не верила, но от добра добра не ищут – пару месяцев мы иногда общались, хотя всякие попытки влезть в душу я игнорировала и иногда открыто грубила.

А потом случился взрыв.

От услышанных якобы от меня историй, рассказанных ею всем подряд, включая Артёма, волосы вставали дыбом. Пятен на мне сразу стало больше, чем на солнце в период активности, а ребята в глаза называли меня такими мерзкими словами, что я перестала спать ночами и думала, как сбежать отсюда. Побег не состоялся только потому, что была зима, и страх замёрзнуть на улице был всё же сильнее, нежели боль от постоянных насмешек – я слишком хорошо знала, что такое минус двадцать без крыши над головой. Взрослые в эту ситуацию не лезли: если до них и доходили отголоски нашего скандала, то они, наверно, рассудили, что детские войны – это несерьёзно, и "сами разберутся".

С той минуты стена между мной и остальными обитателями интерната, даже не замешенными в скандале, стала высокой и прочной, и по тем немногим, кто к ней приближался, я открывала яростный огонь. Очень скоро меня оставили в покое, молясь только об одном – чтобы я поскорее окончила школу и уехала подальше.

– Что ты можешь на это сказать? – пронзительный голос Варвары вернул меня к действительности.

О, я могла много чего сказать, но зачем? Всё было не так, и это мне досталось от Риткиной шайки, на шее даже осталась царапина (правда, и они не досчитались нескольких клоков волос), и разнял нас Артём, который теперь встречался с Риткой. Кстати, он бы мог и подтвердить, что начали они, но он же Риткин парень! Поэтому я промолчала.

– Чего ты молчишь? Как драться – мы смелые, а как отвечать за свои поступки – сразу язык проглотила? Это третий раз за месяц! Третий! Ты хочешь, чтобы я вызвала полицию?