Далее последовал рапорт генерала Галафеева от 9 декабря 1840 года по итогам двух осенних экспедиций в Большую и Малую Чечню с приложением наградного списка и личной просьбой перевести Лермонтова, проявившего в боях против горцев «отменное мужество» в гвардию тем же чином; 24 декабря рапорт командующего кавалерией полковника В.С. Голицына генералу Граббе с просьбой наградить поручика Лермонтова золотой саблей «За храбрость»; наконец, 3 февраля 1841 года Граббе в рапорте за № 76 представляет Лермонтова к награждению золотой полусаблей. Несмотря на эту последнюю уловку (полусабля, в отличие от испрашиваемой Голицыным сабли, являлась исключительно пехотным офицерским оружием и больше соответствовала с точки зрения высшего петербургского начальства в качестве поощрения поручику Тенгинского пехотного полка), все вышеперечисленные представления, как известно, были отклонены государем.

Стихотворение М. Ю. Лермонтова «Валерик» («Я к вам пишу случайно, право…») стало поэтическим документом сражения 11 июля 1840 года в Гехинском лесу (бой при р. Валерик). В своей исторической достоверности это произведение не уступает сообщениям военных донесений и даже дополняет их рядом важных деталей. Стихи, в данном случае, являются основанием для суждения о нём не только как о поэте, но и как об «отменно мужественном» офицере, глубоко понимавшем сложность военно-политической обстановки на Кавказе, а также специфику военных действий обеих сторон. Эти личные качества поручика Тенгинского полка оценивались по достоинству непосредственным начальством в лице «настоящих кавказцев». [1]* (Сноски в конце книги).

* * *

Эти воспоминания были для поэта радостным и знакомым чувством блаженного удовлетворения от завершения работы. Все те же ощущения, кто знаком с творчеством, как и в обычном состоянии, а теперь в фактическом безвременье. Они действовали, словно наркотическое вещество, но не оставляли губительных следов ломки. Не подвергаясь увяданию, Михаил блаженствовал от проделанной работы. Огромное преимущество сохранения памяти до мельчайших деталей и отсутствие каких-либо болезненных ощущений, тем более, физических страданий. И без комплекса неполноценности от физиологических недостатков.

От долгой работы терялась лишь предельная концентрация внимания, ослабевала острота желания творить. В таком случае он просто переставал работать, чтобы не делать любимое дело чисто механистически, ведь в минуты творчества приходится проживать все воображаемые действия, пропуская через себя судьбы героев и, как когда-то, давным-давно, страдать и ненавидеть вместе с ними.

Бесконечная глубина ощущений, нюансы полёта души в какой-то мере компенсировали его нынешнее безвременное существование, он забывал, что сам является лишь разумным фотоном, неким сгустком энергии или антивеществом, не таким, как на большой и прекрасной, но несправедливо устроенной Земле…

На Михаила нахлынули и другие воспоминания, мгновения жизни, давно канувшие в Лету. Они незаживающей раной оставались в его душе, являясь единственным связующим звеном с прошлым. Он вспомнил тот ужасный летний вечер земного и небесного потрясения, в центре которого был волею Провидения.

Тогда ещё мало кому известный, но подающий большие надежды поэт, легкомысленно устроил игру с фортуной, отдав себя фактически на заклание, подставил грудь ещё более легкомысленному созданию – Николаю Мартынову, позволив прервать свои надежды, творческую зрелость и саму жизнь.

Рана, полученная на дуэли, сейчас неожиданно напомнила о себе, как будто пуля от пистолета друга вновь прошла по его телу. Он содрогнулся.

К душевной боли за долгий срок уже притерпелся. В минуты вдохновения её не замечал, но она являлась неким стимулом для острого восприятия переживаемых событий, населяющих его сущность, будоражила, тормошила и гнала вперёд и вперёд. Боль возвращалась и от усталости, которая делала его живым, страдающим, человечным.

Как в замедленной киносъемке, о которой тогда он понятия не имел, в мыслях вновь возникла картина: эта паучья развилка дорог у Перкальской скалы на Машуке, лошади, привязанные к кустарнику у оврага, фыркающие и мотающие головами в страхе предощущения грозы. Глупое добродушие собравшихся сотоварищей, событие, обещавшее острые ощущения и не предполагавшее трагической развязки.

Перед глазами вновь всплыл вальяжно сидящий на поломанном кленовом деревце, напоминавшем тонкую лавочку, Васильчиков, суетящийся корнет Глебов, шагающий взад-вперёд Мартынов. И он – торжественно-молчаливый, задумчивый, с виду совершенно безразличный, рассматривающий, как по берёзке деловито бегут вверх и вниз рыжие муравьи.

Васильчиков явно подыгрывал своему подопечному, а Глебов не вмешивался. Михаил искоса, с усмешкой посматривал на эту возню, уверенно полагая, что всё это – глупая комедия.

Сколько раз перед ним возникала эта сцена, однако не притупилось ощущение трагизма и собственной вины за нелепое фанфаронство, наплевательское отношение к тому, что решалась его жизнь, а он смотрел, словно со стороны, и позволял чужим ею распоряжаться. Видел это с высоты земных веков, но не мог воспринимать прошлое равнодушно.

Теперь наступил покой, словно некая компенсация за нерастраченный земной потенциал. Создатель подарил ему привилегию творить, и он безмерно благодарен Ему за то, что пульсирует, бьётся ручеёк беспокойной мысли.

Здесь он понял главное, что смерти с кончиной физического тела нет, что в местах, совершенно недоступных для людей, жизнь не заканчивается, а только начинается свободное парение мысли. И если ты творческий человек, то можешь проявить себя в полной мере в любом виде искусства, не ощущая ни времени, ни усталости… Это на Земле каждый обретает своё направление, получая присущий только ему талант. Теперь же его ничто не отвлекало от полного погружения в любимое дело. В бесконечном поиске он поглощал информацию всего мироустройства Вселенной до мельчайших деталей, не зная усталости, с этим порой и забывался…

Он прикрыл веки. И опять всплыла картина дуэли, с итогом которой уже смирился, но знал, что на Земле с этим тоже не хотят мириться люди, до сих пор ворошат его прошлое. Лермонтов ощущал градус их любви и признательности. Этот градус будоражил Высшие силы, а они вновь посылали сигналы людям, которые, в свою очередь, писали поэмы, стихи, монографии в его честь, строили новые версии гибели…

Ему вдруг остро захотелось объявиться где-то на людной площади и прокричать во всю силу лёгких: «Друзья, спасибо за признание моего скромного таланта! И я перед вами виноват – растратил себя так опрометчиво и скоротечно!»

Михаил открыл глаза, посмотрел вдаль. На небесных сферах собрались клубящиеся тучи. По его воле они начали составлять картины, как на слайдах, образуя причудливые образы зверей, деревьев, каравелл, огромных ангелов с крыльями, картины из его поэм «Мцыри», «Демон», романа «Герой нашего времени».

Стоило ему только пожелать, и перед ним возникал целый небесный спектакль. Вот появились, вызванные из небытия, герои в античных одеждах, в центре угадывался верховный бог греков Зевс, рядом с ним – богиня Земли Гера. И дальше целая галерея известных с детства персонажей: образец мужской красоты Аполлон, Афина – богиня мудрости и справедливой войны, Гермес – кузнец и покровитель путников… На гребне волны восседал бог морей, брат Зевса Посейдон, а рядом – выходящая из пены богиня любви и красоты Афродита. Оживали античные истории, их Михаил знал с детства.

Снова прикрыл веки и погрузился в далёкое детство – предмет его неустанных воспоминаний, который был так сладок и дорог. Он бесконечно долго перебирал забытые сюжеты из своей короткой жизни, неожиданно появляющиеся перед глазами, как античные сцены.

Даже не очень приятные моменты в юной поре мы с годами склонны идеализировать, смотреть на них сквозь розовые очки. То, что доводило порой до слёз, теперь казалось всего лишь невинной забавой, шуткой.