Это слово – «порядок» – станет одним из основополагающих девизов николаевского царствования, символом самодержавия. Порядок требовал, чтобы коронация состоялась в Москве, куда и отправился Николай I. Торжества растянулись почти на месяц и начались с церемонии коронации, или «коронования» (как тогда выражались), состоявшейся в Успенском соборе Кремля 22 августа 1826 г. Программа оказалась, как всегда, насыщенной и включала в себя представление императору и императрице Синода, Сената и иностранных послов, а также военных, придворных, предводителей дворянства, купечества и прочей челяди. Ну и конечно, балы – сначала в Грановитой палате 27 августа, затем в Благородном собрании 6 сентября, потом в домах богатейших московских вельмож. А еще торжественные обеды и маскарад в Большом театре. Чтобы их величества не устали, дни напряженной работы на балах и ужинах чередовались днями отдыха.
Автопортрет
Мрачное настроение государя то ли передалось москвичам, то ли, напротив, было вызвано настороженным отношением Москвы к царю. Все всё понимали, но вслух старались не произносить. Николаю очень хотелось, как говорится, сменить пластинку на что-то более оптимистичное. Актуальным стал вопрос о необходимости корректировки курса (выражение-то какое!) или хотя бы о намерениях. Но как это продемонстрировать? Посыл обществу должен быть знаковым, после чего сомневающиеся задумаются – а уж такой ли лютый тиран Николай Павлович? И хочет ли он действительно превратить Россию в одну большую Петропавловку? Быть может, он не такой и деспот, а, скорее, вынужден был на время им стать вследствие возникших обстоятельств непреодолимой силы и «временных трудностей». На самом деле он другой (вот и либерала Жуковского назначил воспитателем наследника престола). И даже сочувствует некоторым пострадавшим, «сообразуясь с Высокомонаршим милосердием, в сем самом деле явленным смягчением казней и наказаний, прочим преступникам определённым», – так говорилось в приговоре суда над декабристами.
А тут как раз письмо Пушкина под руку попалось. Поэт писал «Всемилостивейшему государю» 11 мая 1826 г.: «В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора <…>, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.
Но это все официальная хроника. А что же было между строк? По словам очевидца, коронационные торжества проходили в тени декабристских казней: «Описать или словами передать ужас и уныние, которые овладели всеми, нет возможности: словно каждый лишался своего отца или брата. Вслед за этим известием пришло другое о назначении дня коронования Императора Николая Павловича. Его приезд в Москву, самая коронация, балы придворные, а равно балы у иностранных послов и у некоторых Московских вельможей, – все происходило под тяжелым впечатлением совершившихся казней. Весьма многие оставались у себя в деревнях; и принимали участие в упомянутых торжествах только люди, к тому обязанные по службе. Император был чрезвычайно мрачен; вид его производил на всех отталкивающее действие; будущее являлось более чем грустным и тревожным».[2]
Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою.
Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие краи.
Всемилостивейший государь, Вашего императорского величества верноподданный Александр Пушкин.
Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь никаким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них».
Аневризмом поэт называет расширение вен на ноге, о котором он периодически вспоминал, надеясь под предлогом лечения этой якобы смертельной болезни улизнуть в Европу. Так случилось и в этот раз: Пушкин готов на все: и здоровьем поклясться, и припасть к стопам, и раскаяться, и дать честное благородное слово, – лишь бы выпустили.
Николай I.
Рисунок А.С. Пушкина
Это покаянное письмо показалось Николаю I на редкость правдивым и, главное, очень кстати. И то, что уже 28 августа государь соизволил «высочайше Пушкина призвать сюда», свидетельствует о назревшей необходимости скорой доставки поэта в Москву. Почуял царь, что и место, и время для публичного прощения Пушкина подходит как нельзя кстати. Не в Петербурге его надобно принять, где в толпе жаждущих попасть на царскую аудиенцию поэт может и затеряться, а именно в Первопрестольной, превратив долгожданную встречу в историческую, сделав ее частью коронационных торжеств. В Петербурге он казнил, а в Москве простит.
Как только до Михайловского дошла депеша, Пушкин немедля собрался и 4 сентября поутру выехал в Москву. Везли его вроде и не под конвоем, но и глаз не спускали: согласно указаниям царя, поэт должен был добраться до Москвы «в своем экипаже, свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта». Пушкина доставили к царю незамедлительно в 4 часа пополудни 8 сентября 1826 г., прямо с дороги, он даже не завез багаж в гостиницу.
Разговор получился теплый. «Я, – говорил государь, – впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения в Москву совсем больного и покрытого ранами – от известной болезни. Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге? – спросил его между прочим. – Стал бы в ряды мятежников, – отвечал он. На вопрос мой, переменился ли его образ мыслей и даёт ли он мне слово думать и действовать иначе, если я пущу его на волю, он наговорил мне пропасть комплиментов насчёт 14 декабря, но очень долго колебался прямым ответом и только после длинного молчания протянул мне руку, с обещанием – сделаться другим», – рассказывал М.А. Корф.
Царю и поэту было о чем поговорить. Познакомиться они могли бы еще в 1811 г., ибо Царскосельский лицей и создавался с целью воспитания в нем братьев Александра I, дабы избавить их от тлетворного влияния матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Но не сложилось: Николая и Михаила растил граф Матвей Ламздорф, сторонник жестких педагогических методов и даже рукоприкладства. А Пушкина нянчила сказочница Арина Родионовна, тоже не последний человек.
Представ пред светлыми государевыми очами, Александр Сергеевич вышел от монарха «умнейшим человеком в России». Николай I словно специально сказал это вечером на балу Д.Н. Блудову после встречи с Пушкиным 8 сентября 1826 г. Слова эти тотчас разошлись по Москве.
Пушкин дал большую пищу не только москвичам, но и исследователям своего творчества и этим письмом, и своим разговором с царем. И всегда его пытались оправдать, подверстать под господствовавшую идеологию. Каждый трактовал Пушкина так, как было нужно. В частности, Ю. Лотман утверждал, что Пушкин «желал направить молодого государя на путь реформ». Но вряд ли поэт мог иметь такое огромное влияние на царя, чтобы куда-то его направлять. Николай I и стихи его не читал до этого разговора, а вот декабристы читали Пушкина. «В бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством», – писал Жуковский Пушкину 12 апреля 1826 г. из Петербурга.
