Две клетки сливаются, и двадцать семь лет спустя я иду домой с Родриго. Я хочу, чтобы он чувствовал себя как дома. Я сделаю кофе.

– Я сделаю кофе. Чувствуй себя как дома.

– Окей.

Родриго прислоняется к стене. Его пальцы неустанно двигаются. Вокруг его головы – цветные огоньки. Он прикасается не касаясь, я оборачиваюсь не оборачиваясь, мы говорим друг другу «да» без слов, потом дико и безудержно трахаемся. У меня нет визуальных образов, чтобы передать это. Родриго делает со мной всё. Он трогает меня везде. Мы делаем всё: сзади, сбоку, сверху, снизу. Я кончаю во всех положениях. Мне хорошо как никогда – он говорит, что ему тоже.

– Мне пора, – говорит Родриго. – Может, еще увидимся.

Это современная любовь: короткая, страстная и нежная.

Я хочу рассказать вам историю моей жизни. Это очень интересная история. Однажды в полночь мое одиночество в Ла Сохо нарушил незнакомец, который постучался ко мне в дверь. Его имя – месье Лепренс. И целых семь лет я

Он прикасается не касаясь, я оборачиваюсь не оборачиваясь, мы говорим друг другу «да» без слов, мы валим друг друга на кровать, мы растворяемся, исчезая глубоко глубоко глубоко в темном волшебном таинственном тоннеле любви. У меня нет визуальных образов, чтобы передать это. Он прикасается, я оборачиваюсь, потом мы трахаемся. Он прикасается, я оборачиваюсь, потом мы трахаемся. Он прикасается, я оборачиваюсь потом мы трахаемся. Он прикасается, я оборачиваюсь потом мы трахаемся. Он прикасается я оборачиваюсь потом мы трахаемся.

Люди говорили мне: если не бросишь писать, может быть, сделаешь себе имя. Они были правы: мое имя – Констанс ДеЖонг. Мое имя – Фифи Корде. Мое имя – леди Мирабель, месье Лепренс и Родриго. Родриго – мое любимое имя. Сперва я носила имя отца, потом имя мужа, а после – имя второго мужа. Я не знаю, не хочу знать, почему всё так. Они говорили: «Вот будет тебе тридцать, и ты увидишь». Когда мне было тридцать, я стояла у Ворот Индии. Я ничего не видела. Мне всё еще тридцать. Я хочу рассказать вам историю моей жизни.

Сперва меня звали Джон Генри. До рождения я была мальчиком: мой отец, как это свойственно отцам, ждал именно мальчика. Потом я стала запасным вариантом, очень романтичное прозвище. Потом я взяла имя мужа, теперь – имя другого мужа. Я продолжаю писать. Конечно, ничего не изменилось. Я продолжаю встречать одних и тех же людей повсюду. Я затихаю и распаляюсь снова, я сгораю от желаний, свойственных моему возрасту. Повсюду – язычки пламени. То замирают, то разгораются снова. Я перестаю сдерживать себя и нарушаю клятвы, перестаю притворяться, что существует внутреннее и внешнее. Пепел кружится у моих ног, когда я на цыпочках выхожу за дверь. Дверь, мои двери распахнуты навстречу свету. Они ведут к самому сердцу, к самой сути. Это чувственная ассоциация.

Однажды ночью я бродила по Сохо. На улицах было очень людно: должно быть, была суббота. По улицам по двое и по трое гуляли люди, они болтали, заходили в бары. Я рассматривала книги в витринах и думала о своем. Люди кричали друг другу: «Эй, Генри!» – «Привет, Пабло, как дела?» – «Эй, это же Гийом и Мари». – «Как дела, Гертруда? Идешь на вечеринку к Руссо?» – «Видел Эрика? Что с ним? Я слышал, он уехал из города». Темные потоки метались по улице. Мерцающие цветные огни, крупные тени в туманном гуле голосов скользили мимо. Слегка задевали меня. Я чувствовала, как к спине прилипает шерстяной свитер, как по венам бежит кровь; моя голова отяжелела, и сознание наполнили причудливые узоры: круги в квадратах, запутанные структуры, параллелограммы, чашки кофе, предметы мебели, части тела, списки, обрывки фраз… Я увидела Родриго, он быстро исчез за углом. Он ищет немного кокса и сочувствия; его имя – Мик Джаггер. Не меня ты ищешь, детка. Он думает, современная любовь не стоит того, чтобы предаваться ей снова. Думаю, я видела Родриго. Должно быть, мне привиделось. Впрочем, его никогда особенно не волновали мои сраные видения.

Однажды в полночь мое одиночество внезапно нарушил незнакомец…

Тук. Тук. Тук.

– Леди Мирабель?

– Разумеется, – ответила я.

– Надеюсь, я не потревожил вас. Я проходил мимо и заметил, что в вашем окне горит свет, и подумал

Поначалу мне было сложно найти ему место. Он был с востока. Татарин, а может быть, перс. Мы говорили по-французски. Он объяснил, что увидел свет, проходя мимо моего окна. Единственный луч света на мрачной Рю Ферма. До его дома на Рю дю Драгон был неблизкий путь, и он решил зайти на минутку и, если будет уместно, выпить вина, чтобы освежиться перед долгой дорогой. Моя горничная только что принесла вечернее бордо, и я с легкостью угодила незнакомцу, не побеспокоив дремлющих домочадцев. Не успела я опомниться, как совершенно очаровала месье Лепренса. Мои юбки тихо зашелестели, когда мы упали – случайно встретившись, но полюбив, будто по воле рока, – в объятия друг друга.

Часто, гуляя по саду, сидя у окна или занимаясь нескончаемым домашним трудом: моя вышивка, мои письма, мой салон, мои счета, мои друзья, – я вздрагивала, вспоминая об этом любовном эпизоде в моей жизни. Эти воспоминания захватывают меня. Я чувствую его прикосновение. Я оборачиваюсь. Потом я падаю, исчезаю в темном переулке. Я знаю этот переулок, знаю, куда он ведет. И всё же я не могу сдерживаться. Мой ежедневный труд, простые дела, благонравные поступки, все мои повседневные занятия – всё рассыпается в прах. Мои жемчуга – это мыльные пузыри, они летят над крышей, к морю. Я смотрю, как они исчезают за горизонтом, и отпускаю их. Только дети гонятся за такими ускользающими видениями. Но меня не проведешь. Я знаю, что это прозрачная метафора. Я смотрю сквозь нее, вижу бриллиант, сверкающий в ночи. Бриллианты навсегда. Я всегда могу на них положиться, когда то, что я вижу, слышу, чего касаюсь, ослепляет, оглушает меня, лишает чувств. Когда я чувствую его роковое прикосновение, я отпускаю себя. Я возвращаюсь. Я слышу, как ладонь ложится мне на сердце, я слышу стук в дверь. Мне не нужно постоянно очищать, полировать и охранять мое сокровище, мое воспоминание. Мое чувство не подвержено порче и старению, оно вечно. Месье Лепренс – внутри меня. Навсегда. Есть место, где чувства остаются неизменными. Комната. Вечная ассоциация. Целые дни рассыпаются в прах, когда появляется месье Лепренс: а потом мой любовник-фаворит становится одним мгновением, мгновением-мифом. Одно мгновение может стать событием. Мгновение может стать роковым событием. Мгновения достаточно. Я не шучу: больше ничего не нужно. Мое сердце на миг озарилось светом. Всё пылало. Блистательная усыпальница. Звезда. Это всё еще сердце. Сейчас 1975 год, и я не жалею, что умерла за любовь.

Прошли годы, и иногда я всё так же вздрагиваю. Я говорю модные слова, чтобы окутать ими мои живые чувства. Я окутываю себя постоянным стремлением к именам, чтобы называть чувства, как будто это предметы. Образ месье Лепренса символизирует любовь, истину, мудрость, честность и прочее. Память о нем, воспоминания возникают рефлекторно, молниеносно. От этого я вздрагиваю. Спешно перебираю свои вывернутые наизнанку представления о любви и смерти и… «Даже сейчас, в наши дни, в наше время», – говорю я себе. Даже в это время озарений? Я говорю: да, даже здесь остается место для истории любви. Я не нуждаюсь, не хочу нуждаться в идеальной, священной трактовке происходящего. Я всегда иду туда, куда ведут меня эти короткие переулки. Радужные пузыри кружатся в небесах. Я сказала месье Лепренсу: слова – это лишь птицы, которые переносят чувства. Что до меня, то мне не нужно ничего: бриллианты сверкают всегда. На них можно положиться. Это чистая правда: я с радостью устремляюсь вниз, когда открывается дверь люка. Я падаю, раз, ещё раз, бесчисленное множество раз. Это всегда интересно. Этого достаточно. Нет. Мне не жаль, что однажды я умерла за любовь. Теперь мне дан второй шанс, и он обещает больше.