Переводчик Кирилл Шатилов

© Тимоти Рувидо, 2019

© Конрад Кроули, 2019

© Кирилл Шатилов, перевод, 2019

ISBN 978-5-4496-1844-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Наш остров Фрисландия невелик, однако при желании его всегда можно найти на обычной карте. Когда-то его помещали к юго-востоку от Исландии, поближе к Норвегии, которая им в те времена владела, а заодно и к Шотландии, откуда чаще других к нам приплывали торговые корабли. В другой раз его можно было обнаружить хоть и по-прежнему южнее, но к западу от Исландии, отчего он превращался в естественный перевалочный пункт на пути из Европы в Новый Свет. По преданию именно наш остров стал последним приютом отцов-пилигримов, предпринявших в 1620 году на легендарном корабле «Мэйфлауэр» отчаянное путешествие из английского Плимута до мыса Код, что в нынешнем штате Массачусетс. В нашем роду даже поговаривали, будто за несколько дней их стоянки мы успели породниться с самим Уильямом Брэдфордом1. Не стану утверждать, что это истинная правда, поскольку, как мы все знаем, на «Мэйфлауэре» переправлялись пуритане, не склонные к плотским излишествам. Правда, в старом сундуке, который раньше хранился на чердаке нашего прежнего дома, а теперь – в подвале дома нового, построенного моим отцом ещё в пору ссоры с моим дедом, лежит похожее на тряпочку письмо с плохо разборчивой подписью У. Брэд. Конец фамилии съело время, но я готов согласиться со своими предками в том, что это могла быть рука того самого Брэдфорда. Не знаю. Письмо это, адресованное моей много раз прабабке, я вот уже который год собираюсь как-нибудь сохранить от дальнейшего разрушения, однако всё, что мне пока удалось, это отсканировать его и попытаться разобрать уцелевшие слова с экрана компьютера. Я слышал, что есть какой-то дорогостоящий способ поместить бумагу внутрь стеклянной колбы и даже откачать воздух, но тогда уже точно никто из моих потомков не сможет к нему прикоснуться, а ведь именно прикосновение к истории так дорого любому живому сердцу. Пока я в раздумьях.

В течение довольно продолжительного времени наша Фрисландия перестала значиться на каких-либо картах вовсе. Причины тому, наверняка, есть, хотя мне они неведомы. Мне приходилось читать о том, что она – плод вымысла неудачливых любителей приключений, что на самом деле это вовсе никакой не отдельный остров, а такой же богатый рыбой край южного побережья Исландии, которую моряки и особенно рыболовы-промысловики повадились называть Фишландией, то есть Рыболандией. Тем более что на какой-то испанской карте 1480 года Исландия вроде бы была отмечена как Фискландия. Ученым, как водится, виднее. Вообще-то как нас на протяжении истории только ни называли. Кому-то показалось, что у нас слишком холодный, если не сказать морозный климат, и в некоторых летописях мне попадалось название Фризландия, то есть Страна Морозов. Уверяю вас, авторам этих летописей просто не повезло попасть к нам на остров поздней осенью, поскольку в остальное время года здесь вполне приятно находится, а зимой всегда снежно, и лично я холода не ощущаю.

Рассказываю я всё это вовсе не потому, что заинтересован в дополнительном притоке в наши широты туристов с ближайших островов и континента. Хотя чего скрывать, хуже мне от этого точно не будет, поскольку я не рыбак и не охотник, точнее, и рыбак, и охотник, только моим уловом и дичью служат довольно немногочисленные гости из упомянутых мест. Туризм у нас развит неплохо, посмотреть есть на что, а мне с детства так не хватало общения, что я при первой же возможности подался в экскурсоводы. И если бы не подался, не получил работу у старика Кроули, владевшего в ту пору единственной на нашем острове туристической контрой, то, глядишь, не было бы и всей этой злополучной истории. Поэтому, сами видите, рассказать об одном и при этом умолчать о другом я просто не имею возможности.

Кроули, как легко догадаться, был ирландцем, переселившимся к нам ещё в пору своей молодости, так что никаких личных воспоминаний у меня от того периода нет и быть не может. Когда мы познакомились, он был старше меня лет на сорок с хвостиком, а потому всю последующую жизнь я воспринимал его исключительно «стариком».

– Какого хрена ты спёр мою удочку, парень? – начал он нашу первую беседу.

Если учесть, что мне тогда было года три, то некоторые из приведённых выше слов сейчас кажутся лишними. Я их тоже не понял, хотя и запомнил.

Насчёт удочки Кроули был неправ. Я её, разумеется, не спёр, а взял поиграть, потому что это была не простая удочка, а спиннинг, замечательный, с серебряной катушкой, на которую наматывалась тонкая нитка. Я уже знал, как она называется: леска. Причём леска не только наматывалась, но и сматывалась, что было даже интереснее. Да и удочек в коллекции Кроули было такое множество, что, честно говоря, когда я умыкнул одну из них, мне и в голову не могло прийти, что старик её хватится. При этом я остался играть с удочкой посреди его большого двора, на самом видном месте, и увидел он меня лишь тогда, когда я окончательно запутался в леске и поднял крик.

Впоследствии Кроули признался, что я ему сразу приглянулся. Вероятно, он ожидал, что такой крикун при его появлении должен расплакаться от страха и убежать, в то время как я лишь стоял с удочкой в руке, продолжая машинально крутить катушку, и таращился на бородатого гиганта, присевшего рядом со мной на корточки. На самом деле я бы, конечно, убежал, если бы мои ноги к тому времени не запутались в леске. Заметив это, бородач достал складной нож. Но и тогда я не испугался. Просто родители мне никаких фильмов ещё не показывали, а ножи, подобные тому, что держал в кулаке Кроули, сочетались в моём детском мозгу с разделкой рыбы, то есть с чем-то вкусным и совсем не страшным.

Он разрезал ножом леску, и я получил долгожданную свободу. Однако по-прежнему не пустился в бегство, поскольку к тому времени Кроули мне уже понравился. Вернее, мне понравился исходивший от него запах. От моего отца всегда пахло рыбой и скотиной, от матери – скотиной и едой, а от Кроули не пахло ничем. В смысле, ничем, что было бы мне знакомо в ту пору. Позднее я понял, что так пахнет курительная трубка, виски и старые книги.

– Как тебя зовут, парень? – спросил он, забирая у меня спиннинг и разглядывая исподлобья.

– Лесли, – сказал я первое, что пришло мне на ум.

На самом деле Лесли звали очень нелюбимого мной поросёнка, которого мы ели в те дни. Невзлюбил я его, главным образом, за то, что на дармовых харчах этот Лесли, с которым я играл, когда он был маленькой, почти ручной свинкой, вымахал настолько, что обогнал меня, превратившись в здоровенного хряка. Хуже того: он перестал меня признавать, зазнался и даже не хрюкал, как раньше, при моём появлении.

– Послушай, Лесли, – сказал старик Кроули, поднимаясь в полный рост, – почему бы тебе ни заняться делом, ни пойти домой и ни передать матери… хотя, знаешь что, зайди-ка ты ко мне.

Он взял меня за руку, и я послушно поплёлся за ним.

Те из вас, кто уже побывал в нашей Фрисландии, прекрасно осведомлены о том, что мы не признаём калиток, заборов и прочих ограждений. Мы же люди, а не скотина, чтобы нас держать в загонах. Поэтому Кроули был сам виноват, что выставил свои замечательные удочки на солнце перед входом в дом, а я, гулявший, где хотел, наткнулся на них и заинтересовался. Дворами у нас считается просто земля, отделяющая крыльцо от общей дороги. Позади домов имеются, понятное дело, «зады», которые используются под хозяйские нужды. Там у нас и огороды, и всякая живность, и подсобные сараи. Туда я бы никогда не отважился сунуться, поскольку разницу между «двором» и «задами» осознал раньше, чем научился говорить. Тем более чужой дом внутри. В чужие зады соседи у нас могут зайти только тогда, когда там есть хозяева. В дома – только тогда, когда их приглашают. С этим у нас очень строго, зато прекрасно получается экономить на замках и всяких дорогостоящих запорах. Теперь вы легко представите мою оторопь, когда я понял, что Кроули ведёт меня через крыльцо прямиком в свой дом. С этого момента я искренне полюбил его как старшего друга и чувство это пронёс до самой его кончины.