Я вышла из метро на станции Джордан.

Два тощих голубя неистово клевали бумажный пакет, ничуть не опасаясь, что кто-то из заполнивших тротуар прохожих на них наступит. На улице шелестела холодная морось, а мой зонт остался в Особняке.

Высотки, облаченные в бамбуковый экзоскелет строительных лесов, почти смыкались надо мной. Небо было серым и ровным. Мартовский ветер трепал вывешенную из окон одежду, огибал здания и нес из торговых рядов головокружительные запахи местной уличной еды. Рот мгновенно наполнился слюной. В желудке заурчало.

Конечно, я планировала позавтракать. Просто запуталась в часовых поясах и неправильно выставила будильник. И теперь как никогда была близка к опозданию.

Голод и острые иголки капель, рванувших за воротник, немного сбивали с толку. Осталось еще дорогу домой забыть – и я побью собственный рекорд по созданию себе проблем на ровном месте.

Но, конечно, дорогу домой я бы вряд ли забыла. А даже если бы и забыла – всегда можно найти новую. Ведь, если разобраться, по этой причине я здесь, именно поэтому я вышла на станции Джордан посреди Гонконга и именно поэтому в моем полинявшем зеленом рюкзаке лежит таинственный сверток, которым, кажется, можно прибить человека. Я всегда могу найти новую дорогу.

Я шагнула в сторону, под навес магазинчика всяких милых мелочей, чтобы не мешать людям плыть по их делам. Среди кучи смятых билетов в кармане обнаружилась десятка гонконгских долларов. Кончик купюры надорвался, и это не вызвало во мне никакого сожаления. Сейчас было странно вспоминать, с каким трепетом я относилась к этой красивой, гладкой, с прозрачной вставкой купюре после первого визита в Гонконг. Долгое время я держала ее отдельно от кучи иностранных денег, растущей после каждого путешествия, и использовала в качестве закладки для книг. А теперь без сожаления комкала в карманах с другими купюрами, билетами и обертками от жвачек. В этом заключалась непреложная истина жизни: никогда нет гарантии, что завтра тебе будет так же дорого то, что дорого сегодня.

Помимо десятки, в кармане нашлось еще немного местной мелочи. Этого хватило на яичные вафли с начинкой из красной фасоли. Конечно, хотелось бы поесть основательнее, но времени не было. Поэтому, погрузившись в мечты о вьетнамской лапше с морепродуктами и набросив на голову капюшон, я вынырнула на Натан Роуд и двинулась к бухте, периодически вгрызаясь в ароматную вафлю и по привычке немного волнуясь.

Пункт назначения оказался шикарным отелем. Название было смутно знакомым, так что, шагая в лопасти вращающейся двери, я и не сомневалась, что в других отелях этой сети, разбросанных по другим городам и странам, уже бывала. Ну как, бывала. Не дальше регистрационной стойки, конечно.

– Привет! – сказала я на китайском, улыбнувшись девушке с бейджем администратора. Она вернула мне улыбку, сделав вид, что ее ничуть не смутил мой дурацкий акцент. Зато смутил меня, и продолжила я на английском: – У меня здесь посылка для мистера Шимады.

Я выложила на стойку небольшой сверток, казавшийся слишком тяжелым для своих габаритов Девушка озадаченно посмотрела на посылку, и я постаралась выглядеть непринужденно, ничем не выдавая, что нервничаю. Глупо, конечно. С посылкой все было в порядке. Она пестрела от наклеек со штрих-кодами и почтовыми данными, мокрых печатей и эмблем реально существующей логистической службы. Мне буквально не о чем было переживать. И все-таки девушка медлила, взвешивая посылку в ладонях. Возможно, у нее просто была хорошая интуиция.

– Как я могу вас представить? – спросила она наконец.

– В этом нет нужды. Я просто курьер.

Удовлетворившись таким ответом, девушка позвонила в номер и сказала что-то на японском. Очевидно, на другом конце телефонной линии мистер Шимада подтвердил, что ожидает курьерской доставки, поскольку разговор закончился очень быстро.

Оставив посылку, я покинула мраморный холл отеля. Думаю, за те несколько минут, что мистер Шимада будет спускаться за ней, с ней ничего не случится. А меня он видеть и не должен.

Не то идеально настроенный климат отеля меня разнежил, не то на улице за это время стало прохладнее. Ветер швырял капли усиливавшегося дождя мне в лицо, а залив Виктория пошел мелкими нервными волнами. Противоположный берег заволокло туманом – только шпили башен бизнес-центров еще кое-как проглядывались сквозь мглу. Я подняла голову и столкнулась с серым небом, неестественным в своей равномерности.

Было бы идеально спрятаться в ближайшем кафе и переждать приближавшуюся непогоду над миской лапши или тарелкой китайских пельменей. Но времени оставалось впритык – у меня была назначена встреча. И поскольку телефон, как и любые другие устройства, на задания брать запрещалось, я не могла перенести ее или написать, что задерживаюсь.

Морось усилилась, прогоняя меня с набережной в переход. Едва не заблудившись в этом подземном лабиринте, я нашла вход в метро. Маршрут следующего среза все-таки подзабыла: пришлось петлять еще минут сорок с несколькими пересадками, прежде чем поезд привез меня на станцию Октябрьская, в центр Москвы.

Несколько месяцев назад я каталась на метро. Несколько станций до конечной, затем несколько в обратную сторону, пересадка на другую линию, и дальше – как получится. Я заходила в вагоны и выходила на новых станциях, повинуясь какому-то бездумному порыву. Наверное, просто убивала время. Темнота туннелей мелькала за окнами, и я напряженно вглядывалась в нее, пытаясь что-то разглядеть и в то же время надеясь, что не разгляжу ничего, кроме тянущихся вместе с поездом коммуникаций.

И в очередной раз, когда тьма сменилась светом, и я вышла, обнаружилось, что я не имею ни малейшего представления о том, куда приехала. Вместо знакомой пересадочной я оказалась на аккуратной, ярко освещенной станции с квадратной плиткой на полу и несущих колоннах. Потолки были неприлично низкими. Я оглядывалась, пытаясь зацепиться хоть за что-то знакомое. Вокруг были одни азиаты. Это удивило меня – в моем городе их обычно не настолько много, неужели это все туристы? А затем я наткнулась на информационное табло с иероглифами.

Не знаю, сколько времени я провела, вглядываясь в их замкнутые фигуры и изогнутые линии. Я не отводила взгляд. Мне казалось, смысл написанного должен был вот-вот стать мне понятным, а пропасти под названием «незнание языка» не существовало вовсе.

В конечном итоге я не поняла написанного, но поняла – все. Вот оно. Это случилось. Если существовала грань между трезвым рассудком и безумием – я ее пересекла, легко, незаметно, оставив позади, как десятки подземных станций. Осознание, столь же ясное, сколь и бесформенное, придавило меня мертвым грузом. Ко мне подошла девушка в униформе и вежливо что-то спросила. Она говорила на японском, но я не знала японского. Кроме того, мои челюсти словно заклинило, и даже попытки объясниться с дежурной по станции (скорее всего, это была она) на английском умерли в порыве. Что я должна была ей объяснить? Что я могла объяснить? И когда на лице дежурной мелькнуло беспокойство, наверняка предшествующее вызову полиции, меня неожиданно спасли.

Это был незнакомый мужчина в черном с иголочки пальто. Он вырос точно у меня из-за спины, накрыв своей тенью, и его рука, менторски опустившаяся мне на плечо, стала первым якорем в моей новой реальности. Его японский был с заметным русским акцентом, но дежурная прекрасно его поняла. И когда она отошла, мужчина повернулся и заговорил со мной на гораздо более чистом английском. Он сказал:

– Ты, должно быть, сейчас очень растеряна.

Я изумленно посмотрела на него и открыла рот, собираясь подтвердить правильность его догадки. Сказать, как это неописуемо странно – стоять на платформе станции японского метро, когда двадцать минут назад я еще совершенно точно была в Будапеште, на другом конце мира. Я правда приложила все силы, чтобы ответить по существу. Но в последний момент вся решимость куда-то пропала. Абсурд происходящего перестал пугать меня. Стало смешно.