Она редкая девушка.

Неприступная на подсознательном уровне, одна из тех девушек, достойных нездоровой одержимости. Она необыкновенно изысканная и бесцеремонно эксцентричная. Её естественная непринуждённость, ангельские черты и то, как она приберегает свои улыбки для идеальных как на картинке моментов, излучает что-то очень привлекательное для людей. И да… то, как они замечают её.

Её разум — это галактика взрывных мыслей и, если она не блуждает по неисследованным дорогам, то её нос глубоко закопан в книгу. Её душа остается скрытой от посторонних, однако свой дневник она продолжает наполнять секретами, и он переполнен сокровенными открытиями. Вы можете наблюдать, как её карандаш в течение нескольких часов лихорадочно двигается, пока она изливает содержимое своей души на страницы кожаной книги, прижавшись своей крошечной фигуркой к коре дерева.

Естественно, люди тянутся к ней. Она светлая и красивая, но при этом молчаливая и отрешённая. Своего рода противоречие. Тьма возникает в её глазах в те дни, когда солнце ради неё прячется за серыми облаками, а воздух превращается в жаркий, влажный и удушающий. В такие дни уязвимость и страх ведут войну в её сознании. Её шаги становятся менее устойчивыми, её прозрачные голубые глаза в свою очередь мутнеют, а мечты становятся её главным противником.

Она умная девушка. На самом деле, очень умная. Она хорошо разбирается в цифрах, словах и загадках.

В один прекрасный июньский день темные облака в небе стали выглядеть так, как будто размножились и построились таким образом, что волоски на Вашей коже встанут дыбом, а лесной аромат дождя вызовет панику.

Сегодня что-то не так.

С ней.

Со вселенной.

И хотя она всегда была готова к такому дню, она никогда по-настоящему не ожидала, что он наступит.

Но опять же, кто бы ожидал?

БЁРДИ

НЬЮ-ЙОРК

— Существует предположение, что поезда-призраки путешествуют по системе метро Нью-Йорка в самые странные часы дня, пользуясь самыми любопытными и своеобразными маршрутами с единственной целью сохранить некоторые неиспользуемые линии в рабочем состоянии. Я лично никогда не видела ни одного из этих поездов, хотя предполагаю, что в том редком случае, когда один из них заметят, мы обнаружим окончательное доказательство наиболее бесполезных правительственных расходов.

— Разве это так? — пожилой мужчина в сшитом на заказ костюме выдает сильный искренний смешок. Его лицо, утомлённое и потрёпанное жизнью, но глаза наполнены весельем. — Ну, это наше правительство и для тебя, — добавляет он, перед тем как открыть вечернюю газету. — И только подумай — мы избираем этих дураков.

Я слегка киваю, не ожидая его реакции, так как сейчас он полностью сосредоточился на тщательно подобранных заголовках на тонкой газетной бумаге. Он поправляет свои очки для чтения вверх по переносице носа, пока наши тела раскачиваются из стороны в сторону мягкими колебаниями поезда. Я смотрю в окно, наблюдая, как дождь льёт как из ведра, окутывая город влажной пеленой. В сумерках огни сверкают и танцуют размытыми орнаментами в витринах центра города.

Я смотрю на свои часы, подмечая, что сейчас уже половина седьмого. Я должна была быть дома час назад. Мои плечи наклоняются вперёд, когда поезд приближается к моей остановке. Забросив рюкзак на плечо, я встаю и выхожу из вагона метро.

— Хорошего вечера, — говорю я доброму человеку.

— Береги себя, — это его единственный ответ.

Станция метро — это бурное море из пассажиров и суматохи. Толкотня и распихивание продолжается, пока путешественники пробираются и выбираются с перегруженной людьми платформы. Воздух разряжен, и сильный туман затрудняет зрение. Я выхожу на улицу и вижу, как машины лавируют в уличном движении, чудом избегая друг друга, где-то поблизости пронзительно разрывается сирена, прорывая сопротивление воздуха.

Агрессивные капли дождя колошматят по куполам зонтиков, еле удерживаемых задыхающимися пешеходами, когда я присоединяюсь к группе дёрганных тел и мокрых портфелей на нашем перекрестке. Хаос разворачивается по мере изменения сигнала светофора, дающим разрешение пересечь напряжённый перекресток. Это чистое столпотворение, когда пассажиры начинают, тараня, проходить мимо друг друга и перебегать через улицу.

Раздаётся треск молнии, как раз в тот момент, когда меня толкают на землю. Моё лицо с грубой силой ударяется о неровность тротуара, и у меня перехватывает дыхание. Огромное количество мокрых мокасинов и каблуков проносится мимо меня, игнорируя мои бесплодные мольбы о помощи. Я смутно слышу слабый писк сигнала светофора, предупреждающего пешеходов, что их очередь практически закончилась. Я пытаюсь встать, но давка пассажиров удерживает меня на земле.

И не успеваю я опомниться, как писк сменяется визгом мокрых тормозов. Я вижу, как в замедленном движении, как пухлый мужчина средних лет хлопает дверью такси и выпрыгивает из потрёпанного жёлтого автомобиля.

Он начинает кричать и орать на меня, его кулаки поднимаются вверх, в воздух, от ярости. Эхо его слов-проклятий звенит в моих ушах, но я беспомощно лежу там, продолжая наблюдать, как брызги дождя отскакивают от его лысой головы. У меня сердце уходит в пятки, когда меня внезапно поднимают на ноги и ставят обратно на тротуар.

Всё происходит так быстро, что прежде чем я смогла перевести дыхание и поблагодарить незнакомца, который спас мне жизнь, — он уже исчез.

Я обескуражено стою на углу — грязная, мокрая, лишь с моим рюкзаком и ощущением отголоска тепла от рук незнакомца на моём влажном холодном теле.

Когда я была ребёнком, моя мать молилась и каждый вечер отправляла меня в кровать, прежде чем солнце скроется за горизонтом. Мне всегда не хватало смелости спросить у неё: от кого конкретно защищали эти молитвы или почему она закрывала мои шторы непосредственно перед тем, как сядет солнце. Но, тем не менее, она всегда распахивала мои шторы, чтобы я увидела, как восходит солнце.

Я нашла утешение в том, что она прятала от меня тьму, и от того, что она ошибочно полагала, что я не обращаю внимания на странных мужчин, которые чаще всего приходили в наш дом по ночам, вскоре после того, как её размеренные колыбельные убаюкивали меня. Иногда ночью, когда она приходила подоткнуть мне одеяло, её матовый жемчуг и дорогие каблуки выглядывали из-под багрового халата. След от её сладких духов щекотал мой нос, и я знала, что скорей всего меня разбудит витающий запах дорогих сигар и глубокие голоса мужчин. Когда я повзрослела, то стала сопротивляться, пытаясь не заснуть так, чтобы я смогла собрать по кусочкам их разговоры о вымогательстве, убийствах и женщинах — тем самым начав моё тайное увлечение тьмой.

Возможно, она намеренно исказила мой взгляд на жизнь, ограничив представление об обыденном. Взрослея, я никогда не ладила с другими детьми, но достаточно хорошо наблюдала за ними, чтобы понимать — чего я не хочу. Кроме моего дяди Сэла, мне никогда не позволялось встречаться с теми, кто посещал нашу квартиру. Но он ни в коей мере не был биологически связан с нашей семьёй, но достаточно сильно нравился моему отцу, чтобы считать его таковым. Они всегда наслаждались разговорами за виски, которое приносил мой так называемый дядя, пока они пыхтели некоторыми из любимых, сделанных вручную сигарами моего отца.

Я всегда верила, что меня послали на эту землю не просто так. По крайней мере, так всегда говорил мне мой отец, и возможно эгоистичная часть меня всегда хотела верить, что это правда. Я боготворила отца за его желание изменить мир. Он не скрывал от меня тьму так, как всегда делала моя мать, вместо этого он выставлял её напоказ как газетчик.