Тусклый свет осеннего хагвульского солнца проникает сквозь неплотно задёрнутый тюль и располагается на кровати. Хищно взбирается на холм одеяла и впивается в тёмные кудри, рассыпанные по подушке. Нисколько не стесняясь, свет льнёт к тонким векам как юный влюблённый.

Женщина хмурится, издаёт долгий протяжный стон, поворачивается на правый бок и открывает глаза.

Большое окно, выходящее на оживлённую по выходным, но сейчас, в будни, вымершую улицу, кровать с издевательски мягким матрацем и толстым одеялом, махина шкафа-великана и блестящее отражениями трюмо.

«Опять зеркало запылилось», — думает женщина, всё ещё не двигаясь. Она вроде и высунула ногу за пределы одеяла, но тут же возвращает её в благословенное тепло. Вчера город согревало лето, но уже сегодня, с первым днём осени, Хагвул остывает и впускает на улицы все западные ветра разом.

«Пора вставать», — думает хозяйка комнаты, но внутри ничего не отзывается на эту вялую, но своевременную мысль.

— Юдей, завтрак через пятнадцать минут! — кричит соседка и по-свойски бесцеремонно стучит в дверь. Юдей вздрагивает, улыбается и медленно вылезает из-под одеяла. Домашние тапочки оставлены у трюмо загодя, чтобы холод остывшего за ночь паркета встряской прошёл через пятки по всему тему. Юдей в миг пересекает комнату, обувается и смотрит в зеркало. Волосы спутаны в один большой колтун, круги под глазами. Зевнув, Юдей накидывает халат и выходит в гостиную.

Дверь в комнату соседки распахнута настежь, оттуда ощутимо поддувает и мурашки, высадившиеся на руках, бросаются в атаку на спину и бёдра. Света нет, потому комната кажется сотканной из разных оттенков серого. С кухни тянет сладким молочным запахом, смешанным с горьким ароматом кофе. В животе урчит.

Притворившись сомнамбулой, Юдей вплывает в кухню и облокачивается на низенькую, коренастую соседку.

— Кашива, я никуда не пойду. Уволюсь к чертям из Университета, устроюсь в какой-нибудь кабачок…

— Мыться, быстро! — Кашива продолжает помешивать кашу в кастрюльке. Юдей притворно хнычет и пытается занять табурет, но соседка притягивает его к себе ногой и усаживается сама.

— Чудовище, — изрекает Юдей и плетётся в ванную.

Лампочка включается не сразу. Генератор барахлит уже неделю, консьерж обещал вызвать техника, да что там, Юдей или Кашива могли и сами заглянуть в крыло инженеров Университета и попросить кого-нибудь забежать, взглянуть, что к чему, но всё не складывалось. Тяжело вздохнув, Юдей поворачивает кран и в раковину бьёт тугая струя ледяной воды. Зубная щётка глухо стучит по стенкам стакана, ныряет в баночку с «Особым мятным» зубным порошком, и принимается за дело. Юдей ненавидит этот вкус, пропитывающий язык насквозь, но, во-первых, он делает дыхание свежим чуть ли не на весь день, а во-вторых, помогает справиться с утренней маетой.

Свет моргает и гаснет. Недовольно рыкнув, Юдей тянется к двери, в поисках щеколды. Темноты она не боится, но пальцы всё никак не натыкаются на язычок задвижки и от этого сердце начинает биться всё быстрее, а в голову лезут непрошенные мысли.

— Кашива! — кричит Юдей. На миг ей кажется, что вода шумит как-то по особенному, будто сталкивается не с вогнутым дном керамической раковины, но ухает в пустоту и разбивается о настоящие камни. Обернувшись, она вглядывается в черноту и вдруг, в кромешной тьме, мелькает багряный отсвет крошечного огонька.

Первый крик соседки Кашива не слышит вовсе, а второй, короткий и громкий, доносится будто не из смежной с кухней ванной комнаты, а из соседнего дома. Резко вскинув голову, словно дикое животное, Кашива прислушивается. Гул воды в трубах, бульканье в кастрюльке и турке.

Юдей бьёт в дверь кулаком.

«Да где эта толстуха?!» — думает она, делая вид, что не замечает подступающей паники. Багряный огонёк пропадает, она барахтается во мраке и предчувствует свой конец, как будто силы вот-вот покинут её и она опуститься на дно не ясно откуда возникшей пространственной впадины. Ощущения от прикосновения к холодному полотну двери, ручке и ледяному полу хоть как-то ориентируют её в темноте. Юдей ощущает чьё-то присутствие, а сразу за ним странное сочетание запахов: резкий и агрессивный дух раскалённого металла пополам со сладковатым душком сладкого полевого мёда. Внутри что-то булькает, к горлу подступает, но Юдей сдерживается и бьёт по двери ещё раз.

Лампочка мигает и зажигается.

Ванная комната не изменилась: слегка потёртая, будто уставшая плитка на полу и стенах, потолок в жёлтых пятнах, тяжёлое пузо раковины с несуразным краном «под медь», зеркало в массивной рассохшейся раме.

— Юдей! — кричит Кашива. — Ты скоро?

«Она меня не слышала?», — думает Юдей, возвращаясь к раковине. Она напряжённо вглядывается в отражение, но видит только своего двойника и привычный интерьер. Ни намёка на недавний багряный огонёк.

«Может, ещё не проснулась?»

Вязкая белая слюна скользит из кончика рта, ползёт по подбородку. Резким движением Юдей стирает её, умывает лицо и смотрит в зрачки своего отражения. В висках всё ещё стучит.

— Юдей, у меня всё готово!

— Сейчас, — отвечает Юдей. — Ополоснусь и выйду. Пять минут.

Лейка душа надсадно кашляет, прежде чем выдать порцию застоявшейся в трубах воды. Обычно Юдей вздрагивает, ругается сквозь зубы и моется под холодной, чтобы окончательно проснуться. Но сегодня, подставив спину, сжав в руках брусок розового мыла, она заново переживает недавний фантом и не замечает температуры воды.

«Что это было? Сон?» — думает она, и мысли заводят хоровод, закручиваются одна в другую, будто хотят ещё больше её запутать. В мистику Юдей не верит. Это могла быть галлюцинация, но что её вызвало? В конце концов, пускай ей привиделся багряный огонёк, но ощущение падения и трансформация звука, а главное — ощущение, что воздух уже на исходе и никто её не спасёт. Откуда они взялись?!

Кашива нетерпеливо стучит в дверь и Юдей в спешке заканчивает утренний туалет, накидывает на плечи халат и сооружает на голове чалму из полотенца.

— Всё хорошо? — спрашивает Кашива, ставя перед ушедшей в себя Юдей тарелку и большую кружку. От обеих поднимаются тонкие нити пара.

— А? — Юдей возвращается, но как будто не целиком. — Я? Всё хорошо. Утро…

— Ты звала меня? Когда была в ванной?

Юдей поднимает глаза и внимательно смотрит на соседку.

— Нет.

— Послышалось, значит, — махнув рукой, говорит она и принимается за свою порцию.

Юдей переводит взгляд на окно.

«Пора туманов» — так называют осень в Хагвуле. Мгла задерживается до середины сентября, но в тот год она по расписанию прибыла первого числа, как будто эмиссар увядания, объявляющий о скором прибытии сюзерена. В тумане Хагвул тускнеет, теряет краски, превращается в неясный лабиринт бежевых, красно-кирпичных и серых домов, наполненных деятельными призраками. Любой запах, будь то благоухание духов состоятельной дамы, вонь из подворотни или аромат свежеиспечённого хлеба покрывается мховым оттенком сырости. Даже звуки становятся глуше, подстраиваясь под антураж. Осенью Хагвул — скорее силуэт, чем реальный город: стоит отвести взгляд, и он сгинет в непроглядном мареве.

Юдей не любит осень. Более того — она не любит Хагвул, и будь её воля, давно бы покинула его, перебралась на родину предков, в окрестности Ганнункульты. Не устраивает археолога и место профессора в хагвульском Университете, хоть он и считается престижнейшем из учебных заведений во всём Хаоламе. Юдей считает, что её место в поле, только там она чувствует себя нужной и что-то как будто проявляется в её душе, какой-то компас, ведущий к интересным находкам спрятанным в местах, на которые другие археологи не обращают внимания. Но самые интересные площадки располагаются в Великой Восточной империи, а после истории с контрабандистами, въезд на восток, на весь континент Смоль, в народе прозванный “Ворньей головой” из-за характерных очертаний, ей заказан.