Он знал настырный характер Бориса. Откажешь – он ведь такой шум поднимет, что и до начальства эхо дойдёт. Звучное эхо. И телефон завтра же от звонков накалится. Тогда дело тихо не закроешь. Глядишь, Любанин этот в важные свидетели попадёт.

«Может, потому Любанин и историю придумал, что рассчитывал в свидетели попасть? И потом поторговаться? Но тогда складней надо было сочинять, правдоподобней. Но ведь сработало!»

Леонтий изобразил минутное раздумье.

Получилось не очень убедительно. Видно было, что решение он сразу принял, а сейчас лишь пытается вздыхать на разные лады.

– Под твою ответственность, – заявил он Борису. – С полным документальным оформлением. Бумаги оформляем, что привлечён в качестве свидетеля… Ты мне обязательно запрос оформи, с подписью! И выезд на твоём транспорте. У меня в отделе с машинами беда. Выезд сам организуй. И учти: он бомж, документов при нём не обнаружено, имя с его слов записано. Если сбежит, то чёрта с два мы его потом поймаем. Если только случайно. И ты мне «висяк» тогда подбросишь!

– Ни в жизнь! – пообещал Борис. – От меня ещё никто не убегал!

«А повезу я его на своей машине» решил он. «На личной…»

Отчего-то казалось ему, что так будет безопасней.

11.

Утро, конечно, не всегда бывает добрым. Иногда оно бывает хмурым (как совершенно справедливо заметил в своё время граф Толстой, но не тот, который Лев Николаевич, а тот, который красный граф).

Иногда не просто хмурым, а откровенно неприветливым. Таким неприветливым, что и встречаться с этим утром не хочется. Хочется поспать подольше, чтобы, проснувшись, миновать его и встретиться сразу с днём (день всегда одинаковый, суматошный, с ним полегче общий язык найти).

Но бывает и добрым. Честное слово, бывает!

Если проснуться таки утром где-нибудь в тихом уголке Подмосковья (как Сергей проснулся), на волшебной постели под ветвями ивы (где Сергей проснулся), отбросить оделяло и, потянувшись, ловить в полудрёме тихие дуновения прохладного ветерка (как Сергей сделал, проснувшись), а потом, зевнув, встать с постели и посмотреть на занимающуюся над речным берегом зарю, то воистину сказать можно (и каждый то подтвердит!), что добрыми силами послано утро доброе и светлое.

Простите, о чём спросили? При чём здесь речной берег?

Ах, голова дырявая! Совсем забыл сообщить читателям, что ива та, балдахин зелёный, стола (как выяснилось) на самом берегу реки. Ну, не то, чтобы совсем на берегу… Шагах в пяти от покатого берегового склона.

Так что вид от той самой ивы открывался просто фантастический! Нет, не просто фантастический, а такой фантастический, что, узрев красоты те, в любую фантастику поверишь.

В сказку даже – и то поверишь.

Вы, верно, читатели дорогие, облака розовые видели. Те, что на заре по небу гуляют. Облака же над той рекой и розовым были по краям подкрашены, и бирюзой расцвечены, и алые искры в них мелькали, и золотисто-жёлтое сияние с медовыми переливами пробивались.

Ах, чудесные были облака!

И розовый свет с речной водой перемешивался. И ровняли волны жёлтый речной песок, и спящие ещё водяные лилии качались у берега.

Хорошо было. Хорошее утро мастер-Бог подарил, на диво расписанное.

Так что посмотришь на такое, и жить хочется! Честное слово, хочется. Чтобы та за плечами ни было, какие бы глупости и ошибки не сотворены были прежде, какой бы пустой и бессмысленной не казалась жизнь вчера, а вот стоит дожить до утра такого, просто потерпеть немного и дожить, и понимаешь…

Есть всё-таки в этом мире что-то этакое, осмысленное. Не просто же так сотворено всё это.

Может, для меня?

Не жалко же Богу таких красок для меня. И для вас, читатели мои любезные, не жалко. Не просто же так он старался.

Быть может, радостно ему видеть, как там, на далёкой маленькой Земле, в укромном уголке, на брегу реки под ивой проснулся человек, посмотрел на нарисованную им картину и хриплым спросонья голосом пробормотал: «Вона как!»

Вот тут он, может, и улыбнётся.

Да, отвлёкся я, братцы, по небесные красоты рассказывая.

Герой-то мой уже умываться пошёл к серебряному рукомойнику, что на дереве висел (появления услужливых тазиков Сергей решил не дожидаться, да они, кстати говоря, почему-то и не появились).

А в кустах неподалёку он и ночной горшок нашёл для естественных надобностей.

После умываний и прочего всякого отправился Сергей искать Апофиуса. Потому как очень хотелось ему разузнать, зачем же они всё-таки к Клотильде приехали и с какой такой целью.

Но прежде обнаружил он на берегу волосатого, чумазого мужичка, который возился в песке, явно намереваясь своими короткими, но чрезвычайно мускулистыми руками, без помощи каких-либо инструментов, выкопать для какой-то цели нору прямо в песчаном откосе.

При том, в отсутствии всяких инструментов, с работой своей чумазый справлялся на удивление споро, со скоростью землеройной машины углубляясь в толщу песка и закидывая берег фонтанами грунта, извлечённого широкими лопатообразными ладонями.

Так лихо уходил он в стремительно растущую нору, что вскоре, пожалуй, и вовсе скрылся в глубине откоса, если бы не отвлёк его Сергей от работы невольно вырвавшимся из груди возгласом восхищения.

– Во даёт!

Чумазый, враз остановившись, замер на мгновение, потом, закряхтев, подался из норы и, выбравшись окончательно на поверхность, повернулся к гостю.

После чего Сергей смог поближе и повнимательней рассмотреть землекопа, внешность которого со всей очевидностью свидетельствовала о принадлежности последнего к миру духов.

Прежде всего, кожа на лице у него была тёмно-серого цвета с едва заметным желтоватым отливом (впрочем, этот цветовой тон мог быть лишь отражением рассветного сияния на небе, а вообще, как Сергей потом заметил, кожа землекопа, оставаясь серой, оттенки часто меняла, отражая, по всей видимости, смену настроений и чувств).

Глаза (точнее, глазки) были очень маленькие и подслеповатые, совершенно чёрные, словно состояли они из одних зрачков, без намёка на белки. И прикрыты были эти глаза длинными и жёсткими ресницами.

Волосы у чумазого, как и сказано выше, были очень длинные, ниже плеч (с учётом маленького роста – едва не до пояса), спутанные, сплошь засыпанные бело-рыжим пуском, так что лишь с трудом угадывалось, что были бы они тёмно-русые, с зеленоватым отливом на свету, если бы, конечно, были чистые.

А ещё у чумазого была длинная борода, привязанная к телу бечевой, чтобы не мешала она свободно двигаться в подземных норах.

Одет он был в кожаную куртку грубого покроя, клетчатую рубаху домашней выделки, на ногах – заправленные в сапоги до белизны тёртые кожаные штаны.

Щёки у землекопа были пухлые, губы – толстые, нрав – весёлый.

Землекоп, прищурившись, глянул весело на гостя и, хихикнув, заявил:

– А я тебя знаю! Ты вчера с Апофиусом к Клотильде в гости приехал! Апофиус, голова со специями, не иначе как к фее за советом собрался, причину какую-то искать…

И, спохватившись, добавил:

– Здрасте, кстати! Я Корнилий, земляной!

И попытался поклониться, но с поклоном у него ничего не вышло по причине чрезвычайной коренастости и плотности телосложения, а также из-за непривычки к подобным церемониям.

– Мы – духи простые, – словно извиняясь, сказал Корнилий.

Сергей мало что понял из его речи, но, соблюдая правила приличия, представился в ответ:

– Сергей.

Подумав, добавил:

– Водитель.

Ещё немного подумав, назвал и фамилию:

– Пантюхин.

Ещё немного подумав, добавил:

– С Апофиусом я… Работаю. Приехали мы… Так-то вот!

И вздохнул.

А потом любопытно ему стало до крайности, что же это за такая фея-советчица, о которой упоминал этот… как его…

Земляной? Это ещё кто такой?

– Земляной? – с удивлением повторил вслух Сергей.

– Ага, – подтвердил Корнилий и вытер ладони о куртку.