Он практически верил, что принадлежит к расе богов.

Ему было комфортно от этой мысли, а затем все потихоньку начало катиться к черту. Дурное предчувствие настигло его еще на подходе к шлюзу. Он бесчисленное количество раз чинил поломки и устранял неисправности, но еще ни разу не сталкивался с проблемой, которая была частью чьего-то преступного умысла. Эту проблему можно решить, но совершенно не ясно, к чему это может привести. А что самое ужасное, у Эмиля просто не было других вариантов. Он словно бы падал во тьме и не знал, когда и какая именно поверхность остановит его падение. Он слишком многого не знал.

Встав перед стендом со скафандром, он выловил взглядом свое тусклое отражение, сплющенное изгибом поликарбоната, и попытался собраться с мыслями. Он без запинки повторил все, что ему предстояло сделать, и готов был поклясться, что всю эту «осложненную процедуру» он способен выполнить с завязанными глазами.

«Все довольно просто».

Воздух затрясся в металлическом звоне, и заиграл стробоскопом блеск серебряной чеканки. Эмиль не знал, зачем он подбросил монету на этот раз. Возможно, он хотел успокоить себя иллюзией выбора, но если поначалу мысли в его голове текли с вязкостью холодного рапсового меда, связанного восковыми сотами, то мгновение спустя полетели перед глазами сумасшедшими диапроекциями, и все они были лишены всяческого смысла. Это была секунда ясности, из которой ничего не было ясно. Это было будущее, о котором ни он, ни его монета, ничего сказать не могли. Молниеносным змеиным выпадом его рука поймал монету в полете и спрятала ее обратно в карман.

Более он не чувствовал власти над своей судьбой.

«Все довольно просто», — еще раз повторил он про себя, с неохотой надевая скафандр.

Все, что произошло с его кораблем за последнее время, было чередой осмысленных поступков, которые не вязались друг с другом в четкую цепочку последовательных действий ради достижения какой-то цели. Это говорило лишь об одном — цепочка еще не была завершена. Кто-то хотел, чтобы экипаж проснулся преждевременно. Кто-то хотел, чтобы они заметили неисправности. Возможно, кто-то даже хотел, чтобы они заметили отклонение от курса, чтобы произошло то, что происходит прямо сейчас. Чем больше Эмиль об этом думал, тем четче видел ниточки, за которые его дергает чья-то невидимая рука, и один вопрос занимал в его разуме почетное место — зачем злоумышленнику доводить все до отключения контроля доступа?

Что это ему даст?

Доступ? Хорошая теория, разбивающаяся вдребезги о факт того, что у злоумышленника и так было достаточно власти, чтобы разморозиться раньше времени и скорректировать курс корабля. Это уже была не просто чья-то ошибка в навигации. Состав развернулся ровно на сто восемьдесят градусов, и сомнений не было — теперь буксир Ноль-Девять снова летит на Фриксус.

Напарник подоспел с небольшим опозданием и отпустил легкий кивок головы. Этот жест мог означать что угодно, но когда он срывался с шеи Густава, он мог значить еще больше. Густав избегал лишних слов, словно старался довести свой язык до атрофии. В те редкие моменты, когда он что-то произносил, было ясно, что у него это неплохо получается. Он старался пережевывать каждое слово тщательно, словно говорил в такт ржавому механизму, с трудом поворачивающемуся в его голове. Он производил впечатление человека, у которого головной мозг отдавал все свободные ресурсы спинному, и Эмилю в свое время пришлось вытащить из него клещами аж полсотни слов, прежде чем убедиться, что на самом деле это не так. Густав был труден в общении, и невольно напрашивался вопрос, как такого человека вообще могли допустить до работы на буксире? Он не выдавал в себе склонности к конфликтам, излишней назойливости или нехватке дисциплинированности. Напротив, по этим параметрам он с блеском проходил. Вот только для такого человека пришлось бы набирать отдельный экипаж, способный не сойти с ума рядом с этим роботом в человеческом обличии.

Эмиль не собирался сходить с ума. Напротив, он твердо решил, что оставит свой рассудок в целости и сохранности, даже если ему придется работать с Густавом — самым подозрительным человеком из всех, кого Эмиль когда-либо встречал.

— Не каждый рейс выдается таким насыщенным, правда? — выдавил Эмиль из себя улыбку без надежды услышать ответ. — Вам уже обрисовали наш план?

— Да, — вынужденно ответил Густав, щелкнув замками на ящике с инструментами.

— Я положил все, что нужно, — поспешил заверить его Эмиль, испытав дискомфорт от звуков, которые исходили из нутра ящика.

— Нужно все проверить.

— Правильно, — с неохотой согласился Эмиль, пристегивая себя к ранцу жизнеобеспечения. — Перед вылазками наружу все надо проверить и перепроверить. Наверное, в космосе было бы меньше несчастных случаев, если бы все так добросовестно относились в правилам техники безопасности, как вы. Надеюсь, свой скафандр вы тоже проверите?

— Обязательно.

Ящик захлопнулся, и из-под нахмуренных бровей показался взгляд, полный вежливого, но вполне показательного раздражения. С его стороны было бы сложно не заметить, как Эмиль, лениво делающий вид, что продолжает заниматься своим снаряжением, на самом деле мысленно обводит контурами каждое его движение, рассматривая напарника жадным взглядом, словно собака хозяина, от руки которого пахнет сосиской. Спохватившись, Эмиль резко снял наблюдение и выругал себя.

Следующие десять минут сборы проходили в молчании, и чем больше Эмиль молчал, тем сильнее в нем играла тревога. Его ничто не могло отвлечь дольше пары минут. Поиграв с настройками своего радио, он вытянул длину волны в метровый диапазон и вызвал Вильму. Он знал, что связь в метровом диапазоне не требует какой-либо авторизации, но это знание не помешало ему облегченно выдохнуть, когда Вильма ответила. Оказалось, что знание и уверенность могут не быть связанными друг с другом. Точно так же он знал, что если Ирма залезет в челнок и запустит процедуру расстыковки, Марвин автоматически заглушит двигатели, но когда Вильма сказала, что двигатели заглушены, Эмиль попросил перепроверить. Пока буксир находится под тягой, челноки не могли расстыковаться, не разрушив при этом себя и половину буксира, поэтому Марвин был запрограммирован обеспечивать челнокам свободный вылет. В данном случае это обозначало, что Ирма должна была сесть в кресло пилота, нажать несколько кнопок и сидеть на месте в ожидании, когда вылазка окончится. Ей, как обычно, досталась самая простая работа.

— Тяга отключена, — подтвердила Вильма. — Система контроля массы тоже. Можете выходить смело. Постарайтесь не задерживаться.

— Конечно, все довольно просто, — соврал Эмиль, и дверь шлюза отрубила его от остального корабля.

Он не доверял технике. Все его доверие упиралось в конструкторов, которые создавали эту технику, и если с кораблем что-то случится, он знал, что его спасет не металл, а комплекс мер, которые были придуманы людьми на самые различные экстренные ситуации. Там, где заканчивалась фантазия конструкторов, заканчивалось и доверие Эмиля. Ситуации, которые никто не сумел предусмотреть, обычно были обречены выходить из-под контроля и заканчиваться плачевно. Шагая по черной тверди, из которой лучи фонарей вылавливали пятна обшивки, Эмиль чувствовал себя рабом инструкций, которые ведут его по ситуации, с которой эти инструкции не были согласованы. Объявшая его тело невесомость довершала картину финальным штрихом, и теперь он уже не так метафорически падал во тьме, не зная, на что приземлится.

В очередной раз перецепив свой фал, он оглянулся на тень, заслонившую звезды, и убедился, что станция все еще на прицепе. После того, как вся вселенная перевернулась вокруг корабля, вид знакомых очертаний, пожирающих свет от тысяч звезд, оказывал ободряющее действие. Эмилю было приятно вспомнить, что формально он все еще дальнобойщик, а не какой-нибудь служащий косморазборной платформы.

— Панель 1431, — прочел он вслух гравировку, в которую уперся луч его фонаря. — Все правильно?