- А то ходят тут всякие, отвлекают от научной работы.
- Дышать разрешается? - уточнил Грим.
- Дышите, чего там, - разрешил лаборант.
Лаборант вышел. Сначала долго ничего не происходило. Над люком мигала красная надпись "Настройка". Потом прозрачные стены Хронокапсули потемнели, приобрели металлический оттенок. Мелко затрясся пол под ногами, сильно загудело вокруг, заложило уши. В спину будто тысячи мелких острых иголок вонзилось. Очень захотелось почесаться. Прокашлявшись, защелкал портативный переводчик. Цифры на мониторе быстро сменяли друг друга, отсчитывая назад время. Грим поежился, содрал упаковку с коробки, нервно захрустел галетой.
Капсулу сильно тряхнуло. Грим щелкнул челюстями и прикусил язык. На мониторе бег цифр, наконец, прекратился, высветилась датa: двенадцатое июня тысяча двести двенадцатого года и место приземления - Кельн.
Постепенно, как лошадь в тумане, проявлялись вокруг дома и люди, звуки и запахи. Мимо, чуть было не задев Грима, прогрохотала повозка, заставленная корзинами с морковкой и луком. Ее тянула ледащая, в лишаях, понурая кобыла.
Средневековая какая, - подумал Грим.
Лошадь остановилась, из-под облезлого хвоста повалило на землю то, что и должно было повалить. Завоняло ужасно. Запах лошадиного дерьма за восемьсот лет изменений не претерпел. Не смотря на органически чистую кормежку.
Грим инстинктивно вытянул вперед руку. Рука прошла сквозь лошадиный бок. Путешествия были организованы таким образом, что прошлое и будущее не могли соприкасаться. Тем самым исключался временной парадокс. Можно было наблюдать, вмешаться - нет. Капсулa перемещалась по строго заданной пространственно-временной кривой, вычисленной лабораторными компьютерами. Исключения делали только для исследователей, студенты к ним не относились.
- Ну, приступим! - потер руки Грим и стал оглядываться по сторонам. - Где тут наши походники?
Впереди, перед небольшим дощатым помостом собралось довольно много народа. Толпа колыхалась и гудела, взбухала и опадала, как перебродившее тесто. Грим растерянно обвел взглядом тощие зады в потертых штанах.
- Недокормленные они какие-то. И могли бы быть почище, - машинально подумал он. - Впрочем, чего я от них хочу, диких совсем. Недавно с дерева слезли.
Вдруг стало тихо. На помост взобрался белобрысый мальчишка лет двенадцати в сопровождении двух дюжих молодцов в церковном облачении. Молодцы отступили в сторону, а рядом с ним остался высокий худой и кривоногий человек в серой рубахе. Показалось, за поясом блеснул какой-то серебрянный предмет. Кларнет? Флейта?
Подумалось: "Мальчишка петь будет?"
Но мальчишка покашлял и завел высоким звонким голосом, очень складно - будто на паперти медяков просил: "И было мне, Николасу, видение креста в облаках, все в золотом сиянии. И слышен был мнe божественный голос красоты неземной. Иди и стучи в сердца людские. Тебе доверяю я волю свою".
Мальчишка махнул рукой в сторону собора за спиной: "Таким ли почетом окружен Гроб Господен в Иерусалиме? До каких пор терпеть нам измывательства неверных? Кто сказал, что для борьбы нужны сила и оружие? Для покорения мусульман будет достаточно безгрешности детей и божьего слова в их устах, ибо от уст младенцев исходит сила на врага. Ребята, те кто слышит меня! Собирайтесь в моем лагере у городских конюшен. Вместе мы пойдем к Иерусалиму. Море расступится перед нами, ибо угодны богу наши деяния. Прочь сомнения и колебания. Вперед! Вперед! Вперед!"
-Вперед! - вторя мальчишке, заголосила толпа. - Божий посланник! Смерть неверным! Дети пойдут в поход, дети!
-Вот психи-то, - подумал Грим.
Рядом с Гримом воодушевленно кричала, вскидывая вверх руки, девочка лет двенадцати. Со светлыми, выгоревшими на солнце волосами и большими голубыми глазами.
- Красивая какая, - решил Грим. - Вырастет, парнями крутить будет.
Девчонка, расталкивая других любопытных, стала пробираться поближе к помосту.
День начался - хуже некуда. С утра Марта подскользнулась и упала, возвращаясь от колодца с полными ведрами. Промочила юбку, ссадила коленку, да еще от матери получила за то, что поздно вернулась. Тесто, вон, пора ставить. А ее не дождешься.
Потом, торопясь передвинуть горячий чугунок с супом, обожгла руку. После, конечно, прокусила пузырь на запястье, смазала смальцом, но все равно болело. И мама, опять же, заметила. Подзатыльник - хрясть. Будто она нарочно.
Чего взрослые ими, детьми, никогда не довольны. Хотя, когда Марта порвала выходной сюртук сыну соседки Мопсихи, Мартину, мама не дала Марту в обиду, защитила от соседской хворостины. Еще и на Мопсиху так кричала - от городских ворот слышно было. Мол, своего ребенка лупи сколько хочешь, а чужого не трогай.
- Марта! - прискакал на палке братишка Густав. - Ну Ма-арта же, ты сказку обещала. Про золотого ворона.
- Вечером, некогда сейчас. Мне еще крупу перебрать надо.
- Эй, Марта, ты тут на крыльце сидишь, ничего не знаешь, - запыхавшись, затараторил пробегающий мимо щербатый Барри. - На площади выступает сам Николас! Что глаза пялишь? Не слышала? Мальчик Николас, которому было знамение и который собирает детей идти освобождать Гроб Господен.
- Сам Николас! - охнула Марта и беспомощно оглянулась на маму. Неужто не отпустит? Но мамa уже сама вытирала мокрые от стирки руки. Кто в Кельне не слышал о Николасе, только глухой. Разве могла мамa остаться в стороне?
А вдруг удастся дотронуться до его одежды? А вдруг достанется что-то из его рук? А вдруг, даже страшно подумать, взглядом одарит?
- А я? - захныкал маленький Густав, уцепившись за Мартину руку.
- Ладно, так и быть, - подхватила его на закорки девочка. - Только соплями мне на шею не капай, сброшу.
