— Здесь есть фотографии папы? — спрашиваю я, когда миссис Финкл заходит в комнату с дымящимся террином.

— Уверена, что есть, хотя я уже давно на них не смотрела. Да я и не всматривалась в них так уж пристально. Мне не нравится думать, что теперь все эти люди так далеко от меня. Наверное, в этом все дело. Так, теперь картофель…

Горошинка подходит и становится рядом. Плечо к плечу мы рассматриваем фотографии, одно лицо за другим, застывшие в вечных улыбках. Все они наслаждаются моментом, значимость которого давно канула в Лету. Целая галерея позабытых счастливых дней.

— О боже! — вырывается у меня, когда я замечаю фото мамы и папы, стоящих вместе с группой из шести человек напротив дома миссис Финкл. — Вот она, это мама, Горошинка, посмотри, это она!

Я тянусь к снимку и осторожно снимаю его со стены. С фотографии осыпается пыль, и я несу ее к окну, чуть-чуть раздвигаю тяжелые кружева занавесок и впускаю лучик света.

— Да, и вправду! — Миссис Финкл подходит взглянуть и сердечно улыбается фотографии. — Вот и она. Была здесь все это время.

— Это мама и папа. А все эти люди, наверное, часть съемочной группы?

— Да, все верно… Харви Джим… Тихоня, но он был очень горяч, знаете ли… — Ее слабая, загадочная улыбка сообщает нам все, что мы, вероятно, захотели бы узнать об этом Джиме. — А этот… Как же его звали? Ох, потом вспомню. Иногда что-то приходит на ум в тот момент, когда это совсем ни к чему, например у банкомата, когда я пытаюсь вспомнить свой номер, или посреди ночи, но в конце концов я все равно вспоминаю что нужно. Ну что, барышни, давайте же поедим, пока все не остыло!

Самым тяжелым в смерти мамы — тяжелее, чем что бы то ни было! — было осознание того, что ее не вернуть. Она всегда будет где-то еще: в могиле на оксфордширском кладбище, в коробке в заброшенном доме, случайно пойманной на снимке… Раньше, что бы я ни делала и куда бы ни шла, она всегда была со мной. А теперь это не так. Теперь ее вообще нигде нет, если не считать щелей и петель времени, суть которых я не могу понять и не могу контролировать. И даже если я найду способ вернуться туда, что бы ни случилось, я снова вынуждена буду ее покинуть.

— Луна?

— Простите, я не специально. — Я неохотно возвращаю фото на место и сажусь за стол.

— Не извиняйся, — улыбается миссис Финкл. — Наткнуться на ее фотографию вот так, когда совсем не ждешь, все равно что столкнуться с ней на улице. Настоящий шок.

— Вы хорошо ее знали? — спрашиваю я. — Я имею в виду, до ее знакомства с папой?

— Знала, конечно. Я знала всех детишек с Третьей авеню. Но все рано или поздно заканчивается… Тогда мы были настоящей коммуной, плыли в одной лодке и были очень близки. Пытались свести концы с концами, помогали друг другу, делали все, что могли. Ну и, конечно, все соседи встречались в церкви примерно три раза в неделю. Ваша мама ходила туда каждое воскресенье. Ее матушка была очень набожной, и после ее смерти Марисса ходила в церковь постоянно, там она находила утешение и поддержку. Ее все любили. Действительно все, она была из тех девушек, к которым так и липли юноши. Ее улыбка… Она шутила, смеялась и могла любого заставить почувствовать себя центром вселенной.

Мы с Горошинкой обменялись многозначительными взглядами: дома мама избегала церкви всеми возможными способами. Она никогда не говорила о религии и проявляла к ней не больше уважения, чем любая другая британка, у которой это вошло в привычку и чьей набожности хватало только на подарки с шоколадными яйцами на Пасху. И все же она была для нас настоящим солнцем, центром нашей вселенной, хотя и скрывала бóльшую часть в себе, особенно после того, как мы переехали в новый дом в Котсволдсе. Маме нравился ее садик, высокий забор из медового камня, который его опоясывал, и старинные стены нашего дома. Она любила свой мирок, любила снимать фильмы, любила папу и нас, а что до остальных людей, то нам всегда казалось, что они едва ли что-то для нее значат. Я знаю, что Горошинка сейчас думает о том же, о чем и я: не заставила ли она и своего насильника на секунду почувствовать себя центром вселенной? И после всего этого неудивительно, что она захотела сбежать и спрятаться. Конечно же, ей не хотелось быть на виду у всех.

— А как насчет ее друзей? Людей, с которыми она была ближе всех? Какими они были? — спрашиваю я, робко нащупывая зацепки, хотя и не уверена, что хочу их найти.

— Ну, это была Стефани, конечно же. Они были очень близки, и, хотя частенько ругались прямо на улице, ясно было, что они не разлей вода и будут вместе что бы там ни было. Думаю, после смерти дражайшей Розы у них и выхода другого не было. Поэтому я так удивилась, когда узнала, что они совсем перестали общаться. Стефани никогда не говорила о том, что между ними произошло, и уехала через несколько лет после Мариссы. Я всегда думала, что она злилась на сестру за то, что та ее бросила. Их отец, ваш дедушка, Леопольд, был славным человеком, но ему не хватало чего-то, чтобы одному вырастить двух юных барышень, да и характер у него был очень уж вспыльчивый. Девочек своих он никогда не бил, но я частенько видела, как мальчишка из строительного магазина наведывался к ним, чтобы замазать очередную дыру в стене. Забавно, что чем вспыльчивее становился он, тем более вызывающе вели себя девочки. Он никогда их не понимал. Но Лео был значительной фигурой в этом районе, люди относились к нему с уважением…

— Дедушка был в мафиозном клане? — спрашивает Горошинка, и миссис Финкл тут же прижимает к губам палец, как будто она упомянула всуе какое-то божество.

— В те дни нельзя было не быть частью клана. Весь Бей-Ридж был частью клана, и вся оставшаяся часть Бруклина, и множество районов в Нью-Йорке. Эти ребята заботились о том, что им принадлежало, а мы принадлежали, еще и как! Был и рэкет, конечно же, и иногда все выходило из-под контроля, но если на улице что-то случалось, то мы всегда знали, к кому обратиться. И это были не полицейские.

— А что насчет Кертиса? Он был членом банды, да? — спрашиваю я, вспомнив ночь с Рисс и молодого парня, который был чуть старше остальных и выделялся среди всех этих итальянских американцев своим ирландским колоритом. У него были светлые волосы, светлые ресницы и голубые глаза. Такие же, как у меня. Мне захотелось проверить имя из той реальности в этой. — Думаю, он… ну, не сильно удивился, что они со Стефани стали сближаться все больше и больше, особенно после того, как Рисс уехала.

Миссис Финкл всматривается в меня внимательнее, и я опускаю взгляд. Она узнала имя, а значит, он существовал в реальном мире, а не только в моей голове. Было вполне возможно, что я просто услышала все это когда-то от мамы — услышала и забыла, и эта версия все еще казалась куда более правдоподобной, чем та, в которой я путешествовала во времени. И все же Кертис был реален.

— Я всегда думала, что Марисса в итоге будет с Майклом Белламо, — говорит вдруг миссис Финкл, и мое сердце подпрыгивает. Майкл. — То, как они вечно цапались… это тот самый случай, когда ты точно знаешь, что люди орут друг на друга только потому, что они друг другу небезразличны. К тому же этот мальчик был таким красавчиком, знаете, как голливудская звезда, и глаза зеленые, как трава. Траволта и рядом с ним не стоял.

— А они встречались?

Меня посещает жуткая мысль, что Майкл может быть моим отцом. Вот только мама сказала, что он был старше и занимал положение в обществе. Я вспоминаю, что Майкл был немного младше Рисс, и испытываю облегчение. Я помню, как Майкл вел меня в темноте, хотя мы оба понятия не имели, куда нам нужно идти или откуда я пришла. Помню тепло, исходившее от его тела, помню его руку в своей руке. Все это не похоже на плод воображения.

— Не думаю. — Миссис Финкл подкладывает в мою тарелку еще ложку рагу в густом соусе. Он растекается до краев тарелки, представляя серьезную угрозу для ее белоснежной скатерти. — Марисса всегда говорила, что он для нее как брат.

Я хочу еще немного расспросить о Майкле и узнать, что с ним случилось, но меня перебивает Горошинка.