Если я создам лучшее будущее для своей матери и сестры, то исчезну только я. Только я пропаду из этой истории. И только я должна заплатить эту цену, потому что я и только я должна исправить вред, который нанес мой настоящий отец. Меня не должно было быть, и есть только один способ исправить это.
— Да, то дерево, на котором папа вырезал их имена. — Горошинка садится. — Уверена, что справишься? Ты все еще очень бледная.
Она сходила в магазинчик к Майло, провела там весь вечер и теперь вся как будто светится, а этого я не видела уже очень давно. Она даже снова принялась накручивать кудряшки на пальцы, как делала, когда была совсем маленькой. Хотелось бы мне не втягивать ее во все это, но она так нужна мне…
— Дело в том, что мне нужно рассказать тебе кое о чем, — говорю я, собираясь с духом.
Горошинка наклоняется ко мне, ее брови сдвигаются.
— И мне будет нужна твоя помощь, уж поверь. Тебе это может показаться трудным, и мне очень не хочется говорить… но одна я не справлюсь.
— Луна, ты пугаешь меня. — Она присаживается на краешек разложенного дивана. — Ты что, больна? Это… это рак?
— Нет, я не больна.
Когда я вижу, какое облегчение проступает у нее на лице, меня захлестывает тошнотворное чувство вины. Я сажусь и тянусь за джинсами.
— Я знаю, где находится дерево, — спокойно говорю я. — Адрес у меня есть. Посмотрим, сможем ли мы его найти, а когда найдем, я все тебе расскажу.
— Повтори еще раз, — просит Горошинка.
Мы стоим под четвертым деревом на правой стороне Восемьдесят третьей улицы. Она скользит пальцем по буквам «L+H», заключенным в сердечко. Это была единственная вещь, о которой нас попросил отец, когда мы отправились сюда, чтобы продать дом. Проверить, на месте ли это дерево, и сфотографировать их общую историю.
— Повтори еще раз! — настаивает Горошинка, когда я делаю очередную фотографию дерева.
— Я уже рассказала тебе два раза, — говорю я и тянусь к ее руке, но она уворачивается. — Слушай, я знаю, это звучит…
— Расскажи мне еще раз, мать твою!
На ее лице нет ни насмешки, ни недоверия. Скорее страх.
— В первый раз это произошло, когда мы только приехали сюда, — говорю я. — Хотя, помнишь, когда я была маленькой, у меня было очень живое воображение. Долгое время я считала, что причина кроется в болезни. В первый раз я подумала, что потеряла сознание и у меня была галлюцинация или что-то вроде того, но это не так. Я очнулась, и на мне был медальон.
— Тот самый, который папа отдал тебе в день похорон.
— Да, и ты помнишь это, — отвечаю я. — Потому что теперь это правда. Но до того, как я подобрала его и вернула Рисс в тысяча девятьсот семьдесят седьмом, это не было правдой. Во второй раз, когда у меня чуть не украли камеру, у меня на шее остались следы от ремешка, они и сейчас есть. В третий раз я сделала эту фотографию. Это реальное фото нашей мамы, а не другого снимка. Это правда она. Я была там. Я была в тысяча девятьсот семьдесят седьмом.
Горошинка зажимает рот руками и отходит в сторону.
— Слушай, я понятия не имею, как это произошло. Такого не должно было быть, ведь это нарушает все законы физики. Горошинка, неужели ты не понимаешь? Если я смогу помешать маме встретиться с человеком, который напал на нее, то смогу изменить всю ее жизнь. Больше никакой депрессии, никаких таблеток, никакого страха или вины. Никаких причин наложить на себя руки. Но только если я смогу спасти ее от него. Я знаю, тебе трудно поверить, однако…
— Да нет, я тебе верю, — говорит Горошинка и отворачивается к дереву.
— Веришь? — Шум города внезапно затихает, как будто весь мир задержал дыхание и ждет.
— Я тоже ее видела, — говорит Горошинка, пожимая плечами.
Я ожидала какого угодно ответа, но только не этого!
— Помнишь вечер, когда я вернусь за проектором? Я была в ее комнате и укладывала вещи, а потом услышала голоса внизу. Я подумала, что детвора забралась вслед за мной в дом или что-то вроде того, и отправилась вниз, чтобы надавать им хорошенько. Но там никого не было, все было тихо. И не просто тихо. Вообще ни звука. Как будто весь мир замер. А потом я почувствовала холод. Меня пробрало просто до костей, хотя стояла жуткая жара. Я решила забрать коробку и, когда вернулась в ее комнату, на секунду увидела какую-то тень в дверях. — Горошинка сглатывает и облизывает губы, а когда продолжает, ее голос звучит тоньше: — Лица я не видела, тень не разговаривала, я не дотрагивалась до нее… Но это точно была она, я знаю это, я это почувствовала! Я чувствовала, что это она, и она была такой… грустной. Если бы я знала, что у меня настолько поехала крыша и что я увижу такое, то никогда бы не пошла наверх за коробкой. Я подумала, что она явилась для того, чтобы попросить меня оставить ее в покое.
— Почему ты не сказала мне? — Я дотрагиваюсь до ее голой руки — кожа шершавая от мурашек.
— Потому что… ты могла подумать, что я нажралась или вроде того. Клянусь, это было не так, Луна. Трудно было бы не напиться в такой момент, но я тогда была трезвой.
— Я знаю, — говорю я. — И что ты сделала потом?
— Схватила коробку и смылась оттуда поскорее! Не важно, о чем я подумала, призрак это был или нет, но я перепугалась до чертиков, поэтому, когда увидела ту фотографию мамы… — Ее глаза становятся больше. — Это и впрямь была она, правда?
— Да. Я понятия не имею, как и почему, но да, это была она.
Мы кладем ладони на кору дерева, наши ноги стоят там же, где однажды стояли другие: ноги Рисс и Генри.
— Ты сказала, что у тебя всегда было очень яркое воображение, — неожиданно говорит Горошинка, и мне становится страшно, что сейчас она попытается сделать то же самое, что и я, — проанализировать все это. — Помнишь, ты часто говорила маме, что снова болтала с какой-то старушкой в кресле-качалке у себя в комнате, и мама сказала, что эта пожилая леди, должно быть, твой воображаемый друг, такая себе замена бабушки. А потом вы с ней разбирали барахло в сарае, чтобы обустроить там студию для папы, и нашли коробку. Там были старые эдвардианские фотки, их почти все съели мыши и плесень, они слиплись, но ты нашла там фото этой старушки с трубкой во рту и сказала: «О, а вот и моя подруга Эллен». Ты ее узнала.
— Хочешь сказать, я вижу призраков? — Я встряхиваю головой. — Но они не были похожи на призраки, я могла касаться ее, она была теплой и даже курила! Она точно была из плоти и крови.
— Нет. — Горошинка качает головой. — Я думаю, что все события во времени происходят в один и тот же момент, как ты и говорила. И, возможно, иногда людям удается разглядеть их проблески. Это может быть чувство дежавю, или просто мороз по спине, или даже тень, как в моем случае. Проблески миллионов событий, которые происходят в разное время, но сплетаются в одном мгновении. Может, и ты можешь куда больше чем просто видеть других людей. Может, тебе по силам переноситься из одного значимого, важного момента в другой. На прошлой неделе мама должна была быть совершенно счастлива — потому что это было за несколько дней до того, как она убила того, кто ее изнасиловал. Все совершенно логично, как по мне. Так что да, я тебе верю.
Я не ожидала, что мои глаза закипят слезами и на меня нахлынет чувство облегчения. Я больше не один на один со всем этим. Чем бы оно ни было!
— Я правда верю, — говорит Горошинка. — Но, Луна… Я хочу, чтобы мама была жива и счастлива. Хочу спасти ее. Но не хочу при этом потерять тебя. Ты же понимаешь, что если сделаешь то, что задумала… что будет с тобой?
— Я не знаю.
Я отхожу от дерева к обочине. Немного ниже по улице слышны голоса и смех людей возле бара. Всего через несколько секунд мы с Горошинкой могли бы присоединиться к ним, стать частью настоящей жизни, болтать, может, даже флиртовать. Жизнь — такая, какой она и должна была стать без мамы, — всего в нескольких шагах от нас. Жизнь, которая уже через неделю стала бы куда менее болезненной, — а через месяцы и годы снова наполнилась бы радостью и, может, даже грустью, — но такой, которая не имела бы ничего общего с одной жуткой ночью тридцатилетней давности. Мы могли бы просто шагнуть вперед и окунуться в эту жизнь. И все было бы хорошо. Возможно. Но в этот момент в другом времени Рисс все еще будет здесь, будет сидеть, сжавшись в комок, в горячей ванне, смывая с себя кровь человека, которого убила. Она навсегда застрянет в этом моменте, и я не должна бросать ее. Я просто не могу бросить ее, но при этом мне нужно убедиться, что Горошинка на моей стороне.
