— В свое время. Дело не в мести — пока еще нет. Дело в жизни других людей. Очень важно собрать их вместе, укрепить, сделать сильными. А потом… потом посмотрим. Я очень жалею, что не убила его в ту ночь. Был такой момент, когда я могла, и с тех пор думала об этом миллион раз. Жаль, что я этого не сделала.

— Нет, не жаль, — говорю я. — Не жалей об этом, мам. Ты не убийца. Ты — герой. Мой герой.

— Луна права, мам, — добавляет Пиа. — Слушай, Патриция еще молода. А все то, что мы делаем, то, как мы поддерживаем пострадавших женщин, может дать им — и тебе, кстати, тоже — шанс начать все заново, с чистого листа. И Патриция это сможет, как только поверит в то, что кто-то заботится о ней. Ты делаешь это ради нее. И ради всех остальных.

— Хотелось бы мне быть еще сильнее, — вздыхает мама.

— Ты уже сделала так много. Ты выдержала, а это уже немало. Более чем достаточно. — Я крепко обнимаю ее. Прощание без прощания. — Ты храбрая, ты сильная, ты потрясающая женщина. И я… я просто хочу, чтобы ты это знала. Мам, я люблю тебя. Всегда любила. Какой бы ты ни была, я все в тебе любила. И я знаю, что ты тоже любила меня, несмотря на все то, через что тебе пришлось пройти. Я люблю тебя, и папу, и Пиа, вы — главная радость в моей жизни. Мне так повезло! Это настоящее благословение — быть частью нашей семьи.

Мамины брови сдвигаются, и я понимаю, что слегка перегнула палку.

— В чем дело, Луна? Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Нет, ничего, все хорошо, — уверяю я. — Не волнуйся.

— Мамы не могут не волноваться, — говорит она. — Когда-нибудь и ты это поймешь.

— Пойду-ка я приготовлю что-нибудь, — внезапно говорит Пиа, и я с трудом сдерживаю смех, потому что сама мысль, что моя сестра будет готовить, кажется мне жутко забавной. — Мам, держи вино. Луна, иди сюда, поможешь мне с нарезкой.

Она передает маме бокал и бросает на меня красноречивый взгляд.

— С нарезкой? Что ты собралась нарезать? — спрашиваю я, как только мы оказываемся в маленькой кухне.

Пиа молча берет две гигантские луковицы, кладет их на разделочную доску и вручает мне нож.

— Вот это! — кивает она, и ее мягкие волосы волнуются. — Только не ломтиками, а кубиками. И пока будешь заниматься этим, может, скажешь, с чего это ты вдруг решила с нами попрощаться?

— Я не прощалась, — говорю я. Лук щиплет глаза, и слезы начинают катиться по щекам прямо мне на руки.

— Прощалась, еще как! Не знаю почему. Такое чувство, что ты собралась уйти от нас. Может, объяснишь почему?

— Никуда я не собралась, — протестую я, а слезы все бегут и бегут. — Я просто хотела сказать, что очень люблю вас, вот и все.

— Я… я знаю, что в последнее время мы с тобой мало общались, — говорит Пиа. — Моя работа и Эндрю вышли на первый план, но ты ведь понимаешь, что я, черт подери, все равно очень тебя люблю, да? Понимаешь? Потому что ты как будто… отстраненная какая-то… не знаю, витаешь не пойми где.

— Сейчас я здесь. — Я откладываю нож и вытираю глаза. — Так, давай-ка поднимем бокалы за двух самых лучших сестер на свете. За нас, я имею в виду.

— Ой, ну только палку не перегибай! — фыркает она.

Глава 47

Любовь — это пространство и время, отзывающиеся болью в сердце. Марсель Пруст

Три дня с тобой приносят больше радости, чем пятьдесят лет порознь. Джон Китс

13 июля

Это мой последний день в этом мире. Последний день в роли Луны Сенклер. Не знаю, что со мной будет после и где я окажусь. Возможно, я превращусь в миллиард частиц, стану путешествовать в самых разных направлениях одновременно, перемещаться из одной Вселенной в другую и не буду иметь ни малейшего понятия, что я такое.

Все это началось двадцать девять лет назад. Сегодня ночью мое путешествие закончится — там же, где и началось. Я всю жизнь росла с… Нет, предчувствие — это не совсем подходящее слово. Я просто знала, что грядет нечто важное. Вначале оно оказалось очень-очень далеким, но с каждым днем, с каждым часом и каждой минутой подбиралось все ближе и становилось громче. Это чувство всегда было со мной — я настолько привыкла к этому, что научилась абстрагироваться от него. Я выбрала жизнь в пределах пятидесяти квадратных миль, где по очереди была сначала ребенком, потом ученицей, студенткой, учителем, чьей-то девушкой, чьей-то бывшей девушкой, сестрой и дочерью. Ничем не примечательная жизнь. Тогда я не понимала, что именно такая, ничем не примечательная жизнь и есть то, ради чего стоит бороться насмерть. Именно она рождает героев.

Мы живем в мире, где плохие люди совершают ужасные вещи и очень часто избегают наказания. Намного чаще, чем нам кажется. Зло не возвращается к ним, они не получают по заслугам. Но даже если и получают, все равно о них знают и помнят, что они сделали. Но с ним такого не будет. О нем не останется даже воспоминаний. Я постараюсь избавить мир хотя бы от одного такого злодея. Новые будут появляться снова и снова, но не этот. С этим почти покончено.

Бог знает, я очень хочу жить. Больше, чем когда-либо. Именно теперь, на границе жизни, я поняла, как это здорово — быть живой. Танцевать. Любить. Бояться. Хотеть. Больше всего я хотела бы жить. Но то, чего я хочу, и то, что я должна сделать, несовместимы. Хотя желания тоже вполне достаточно. Ну, или почти достаточно. Раз я так яростно хочу жить, значит, моя жизнь была неплохой.

С этого началось мое прекрасное, ужасное, трагичное, чудесное и невероятное путешествие. Этим оно и закончится. И у меня нет ни малейшего представления о том, что будет со мной, когда я сделаю первый шаг по этому пути.

Я не сплю. Сон кажется кощунственной потерей времени. Я жду, пока мама пойдет в маленькую спальню и напоследок поцелует меня в лоб. Пиа спит на своей половине дивана, но уже, раскинувшись, почти перебралась на мою. Во сне она все та же Горошинка, воплощение хаоса и беспорядка. Люблю ее больше жизни.

Она что-то бормочет во сне. Я осторожно выбираюсь из постели и наслаждаюсь каждым чувством. Пол у меня под ногами холодный. Я открываю кран и подношу под него стакан — вода бежит у меня по рукам. Сейчас меня радует даже дикая, пронизывающая до костей усталость. Благодаря ей я чувствую себя человеком. Вот каково это.

Я разглядываю дома на противоположной стороне улицы и жду, пока погаснут фонари. Они гаснут один за другим. Улица замирает и затихает. Слышно лишь дыхание ветра. Я распахиваю окно навстречу ночи, закрываю глаза и слушаю прикосновение теплого ночного воздуха к лицу. Я рассказываю ветру свою историю, рассказываю ее Вселенной и звездам, скрытым в густом чернильном мраке. Не для того чтобы меня кто-то услышал, а потому что просто хочу убедиться: все это реально и правда происходит со мной.

Забавно, как быстро я привыкла к тому, что мама здесь, настоящая, спит в соседней комнате и ее дыхание ровное и спокойное. Наверное, я просто так никогда и не смогла по-настоящему смириться с тем, что ее нет. Как раз это и казалось мне совершенно неправдоподобным. Я с легким скрипом приоткрываю дверь в мамину комнату и некоторое время просто наблюдаю за ней и слушаю, как она спит. Я пытаюсь вспомнить все-все, что мы делали вместе, о чем говорили, что чувствовали. Тепло ее объятий, звук ее сердца, то, как ее поцелуи вмиг заживляли сбитые коленки, как она всегда понимала меня, как старалась не плакать в моем присутствии, как улыбалась, даже если в тот момент ей меньше всего на свете хотелось улыбаться. Как она каждый день боролась за свою жизнь и учила этому меня.

Я ступаю под ледяной душ. Он сразу же смывает с меня сонливость. Холод и энергия пронизывают меня и пробуждают желание действовать. Я стою под ним столько, сколько это возможно, подставив спину холодным струям, и борюсь с болью. Потом, завернувшись в полотенце, завариваю крепкий горячий кофе. Он согревает меня изнутри. Я пью кружку за кружкой, пока сердце не начинает колотиться как сумасшедшее. Теперь я сосредоточена, вижу все ясно и отчетливо. Мои нервы натянуты до предела и одеревенели, превратившись в сухие веточки, которые может разнести на куски порыв сильного ветра. Я почти готова.