Три часа утра.
По крайней мере, так показывали часы в спальне. Что ж, хотя бы они не врут.
Ник потер лицо, пытаясь прийти в себя. Это было нелегким делом после очередной сумасшедшей, разухабистой вечеринки. Элитный алкоголь, кокс, таблетки - все в лучших традициях. Теперь безудержное ночное веселье сменилось тусклым унылым похмельем и усталостью. Спать, правда, больше не хотелось.
Неуклюже пробираясь между полуголыми, спящими вповалку телами, Ник выбрался из тяжелого кумара спальни. Кто все эти люди? Его друзья. Он легко находил друзей. Скупал по бросовым ценам. И они его боготворили - за его Ламборджини, за двухэтажную виллу на берегу Майями бич, за эти невероятные вечеринки. И за легкий характер, конечно. В ванной кто-то заперся, черт возьми.
Внизу, прямо на пушистом ковре, причудливо переплетясь конечностями, спали три обнаженные нимфы. Стройные ноги, сиськи торчком, волосы как у русалок. Мечта любого. Ник прошел мимо. Из туалета заплетающейся походкой вышла еще одна девушка: растрепанная и потерянная, с пустыми глазами. Ник не узнал ее.
Прохладный душ немного взбодрил, но ясности мыслям не прибавил. Для этого нужен свежий воздух. И одиночество. И скорость.
Подобрав возле бассейна чьи-то солнечные очки, Ник выкатил из-под навеса свою ярко-желтую малышку и, приветственно просигналив привратнику, выехал за ворота.
Еще не рассвело. Где-то вдалеке, в одном из элитных клубов гремела умирающая музыка, но уже за поворотом ее было не слышно, и весь мир застыл в лапах густой, тягучей тишины. Остались только шорох асфальта, едва уловимый рокот мотора и гул ветра.
Очередное судное утро. Кто он и чего добился? Он родился сыном миллиардера, вот чего. Его папаша только успел спустить в свою покорно и благодарно замершую на постели жену, как уже все было определено: элитная школа, Стэнфорд, руководящая должность в фамильной корпорации. Добрая половина города собиралась в их саду, когда праздновались дни рождения маленького Ника; по размаху походило на свадьбу какой-нибудь звезды. Лучшие игрушки, личный шофер, первая кредитка с внушительной суммой, своя просторная квартира в самом центре мегаполиса... Ник получал все, что хотел - вещи, людей, - щедро расплачиваясь деньгами своего отца. Заискивающие улыбки, восторженный смех, всеобщее уважение... Кто из его мнимых друзей знает его по-настоящему? Кто из подружек остался бы с ним, порви он с отцом и откажись от его финансов? Он даже диплом купил - зачем было париться, если работать все равно никогда не придется? Сбрось всю эту позолоту - и вот ты голый и никчемный, ничего не создавший, не достигший, не имеющий в этой жизни по-настоящему своего, и только под коксом ты такой невероятно офигенный. Только после пары дорожек можно забыть, что ты ни на что не способен.
Ник не заметил, как очутился в незнакомой части города. Спальный район среднего класса, серый и унылый в предрассветных сумерках. "Как и я сам", - раздраженно подумал Ник. Он никогда не бывал здесь, и в этом нет ничего удивительного, конечно. Тем не менее, ему захотелось остановиться, оглядеться, сменить на несколько минут привычную роскошь дорогих апартаментов и прокуренный салон люксового автомобиля на молчаливую, скучную постность так называемого среднего класса и на влажную свежесть ночной тишины.
Ник вышел из машины, задумчиво постоял на узеньком тротуаре, несколько секунд раздумывая, в какую сторону податься, затем, сунув руки в карманы брендовых бермудов, отправился вверх по улице. Взгляд зацепился за вывеску маленького магазинчика, на окнах которого краской были выведены какие-то этнические символы. "Сувениры" - гласили витиеватые закорючки над дверью. Внутри тускло горел свет, и табличка над дверной ручкой приглашала зайти. Ник неуверенно толкнул дверь. Мелодично тренькнул колокольчик.
В магазинчике царил полумрак и тяжелый, застоявшийся воздух пропитывал странный запах - что-то вроде старого дерева, гнилой кожи и каких-то специй. Стены, пол, несколько грубоватых столов - все было завешано, заставлено, завалено разнообразными побрякушками. Резные тотемы, ловцы снов, замысловатые поделки из перьев и камней, уродливые маски, растянувшие пухлые губы в безумных улыбках...
- Вот и ты, - вдруг раздался скрипучий голос из темноты. Ник вздрогнул. За прилавком стояла тучная женщина с индейскими чертами лица и кивала ему. - Я не ждала тебя так рано.
Ник, как и многие американцы, терпеть не мог индейцев - вечно пьяные, вечно ноющие, - тем не менее, махнул ей рукой и, улыбнувшись, бросил дежурное "О, доброе утро, как поживаете?", подумав, что она перепутала его с кем-то другим. И вдруг замер, охваченный необычайным чувством тревоги. За спиной женщины среди прочих бирюлек, висела маленькая - величиной с кулак - сморщенная коричневая голова, едва различимая в тусклом свете. Ник подошел ближе, завороженно разглядывая искусно выполненную поделку: длинные густые волосы, брови, даже ресницы; грубыми стежками зашитые веки и рот.
- Сколько за это? - спросил Ник у женщины, указывая на головку.
- О, дружок, это не продается. Это мой талисман. Тсанса.
"Еще как продается, - подумал Ник. - Была бы нужная цена". И спросил:
- Что такое тсанса?
- Это высушенная человеческая голова. Дух, заключенный внутри нее, служит хозяину и приносит удачу.
Ник насмешливо улыбнулся. Самая настоящая человеческая голова, как же. Где она видела таких людей, у которых голова размером с кулак?
- Скажем, пять тысяч, мисс? - он подмигнул индианке. Та смерила его пристальным взглядом непроницаемых темных глаз, откинула сальную спутанную прядь, падавшую на лицо, вздохнула, сняла со стены свою тсансу и велела:
- Иди-ка за мной.
И скрылась за тяжелой портьерой, висящей сбоку за прилавком. Ник последовал за ней.
Они оказались на кухне, тесной и уродливой, но неожиданно довольно чистой; индианка усадила Ника за стол, со стуком поставила перед ним кружку с кофе, уселась напротив.
- Однажды ко мне пришел художник, - без всякого предисловия начала она. - Он был беден и голоден, одежда на нем была вся в заплатах. Он принес мне картину на продажу, попросил, чтобы я выставила ее в своей лавке. Ему нечего было есть и нечем платить за жилье, поэтому я сжалилась над ним и согласилась на сделку. Он был талантливым, и картина его была хороша, но все же не стоила тех денег, что я заплатила ему. Вскоре он принес мне еще картину, затем еще; но в мою лавку не заходят ради картин, а места на стене они занимают много, и я отказала ему. Я не хотела работать себе в убыток. Тогда он расплакался. Он сетовал на свою судьбу, которая не желала улыбнуться ему хотя бы на мгновение, а только подбрасывала все новые испытания. Все, чего он хотел - это рисовать. Но никто не покупал его картины, а по счетам как-то нужно было платить. Любая работа, приносившая доход, делала его несчастным, так как отбирала время, предназначенное для рисования. Он клялся, что бросится с моста, и я сказала: "Хорошо, у тебя будут деньги, но за это нужно принести жертву". "Какую жертву?" - спросил он. "Сердце того, кого ты любишь". Он ушел, осыпая меня проклятиями, но через несколько дней вернулся, неся в руках коробку с мяукающей кошкой. "Это - моя любимица Бетти", - со слезами сообщил он. Я рассказала, что нужно делать, потому что он должен был принести жертву своими руками. После этого он ушел и не появлялся несколько месяцев. А когда вернулся - снова в отчаянии - рассказал, что после ритуала некий щедрый богач купил сразу несколько его картин, и на эти деньги он беззаботно жил какое-то время. Но они кончились, и вот художник снова пришел ко мне. "Что ж, какова жертва - таков и результат" - сказала ему я. Он ушел молча, а через пару дней принес мне сердце своей матери. Этой жертвы хватило на несколько лет рисования, но потом удача вновь отвернулась от него. "Я хочу стать богатым, - кричал он в исступлении. - Самым богатым в Америке. Не считать деньги, не заботиться об их источнике, а просто рисовать, рисовать изо дня в день! Я готов на любую жертву". Я напоила его специальным чаем и я отрезала ему голову. Вот она, перед тобой.
