Начинаются творческие экзамены. В первом туре надо было рассказать стихотворение и прочитать отрывок из прозаического произведения. Я, полностью уверенная в своих силах, выхожу на середину аудитории, рассказываю приемной комиссии все, что выучила, получается просто превосходно. И вдруг – бабах – мне ставят тройку. Тройка – это неплохо, это означает, что я прохожу в следующий тур, но баллов маловато. Второй экзамен – песня и танец. Это вообще моя родная стихия. Я демонстрирую максимум того, на что способна, – и опять получаю тройку. В третьем туре – собеседование. Я легко выполняю все просьбы экзаменаторов. Мне говорят: «Заплачьте», – я плачу. Просят засмеяться – смеюсь. То есть, вроде бы, с актерской точки зрения ко мне претензий нет. И тут вдруг экзаменатор спрашивает:

– А кем работают твои папа и мама? Кто они? Мы их знаем?

– Вряд ли, – говорю, – папы у нас нет, а мама – обычная учительница.

Экзаменаторы, услышав это, почему-то страшно удивляются. «Откуда же тогда у вас фото в журнале?» И ставят мне третью тройку подряд. Я чувствовала себя полнейшим ничтожеством. Я – бездарь. Все, что я себе придумала, все, что намечтала, – мыльный пузырь. Нету у меня никакого таланта! Все кругом талантливы, а я – пшик на тройку с минусом. Я оказалась недостойна своей мечты.

Потом выяснилось, что все не так уж и плохо и это не я – ничтожество. Ничтожествами оказались люди, которые принимали у меня экзамены. Выяснилось, что все эти тройки были неслучайны. Правила приема в этот институт гласили, что абитуриенты, набравшие низший балл, могли попасть в вуз и учиться там, но только на платной основе. И перед членами приемной комиссии стояла задача – на глаз определить платежеспособных студентов и нарочно завалить их, чтобы потом предложить платное обучение. Меня, с моим модным прикидом, доставшимся от подружек, и фотосессией в глянце, еще на этапе подачи документов определили как дочку платежеспособных родителей и ставили тройки в надежде, что мои папа и мама раскошелятся на обучение. Они придумали себе деньги, которых у меня не было, и страшно разозлились, когда оказалось, что их фантазии не имеют ничего общего с реальностью.

Документы из театрального я забрала. Помню этот день, как сейчас. Шел проливной дождь. Я вышла из метро «Золотые ворота», добежала до приемной комиссии театрального, вымокнув насквозь. Забрала свою папку с аттестатом и бегом побежала обратно под дождь. Это был последний день приема документов в Институт культуры, и времени у меня оставалось – в обрез. Насквозь мокрая, проехала на метро через весь город, стремглав неслась из метро до дверей Института культуры, прибежала и… мне оставалось только поцеловать дверную ручку. Дверь была закрыта на замок. Прием документов закончился за 10 минут до того, как я туда прибежала. Все. Конец. «Приходите в следующем году».

И вот представьте картину. Я стою на крыльце Института культуры, вся насквозь мокрая, с меня течет, я размазываю по лицу слезы вперемешку с дождевой водой. И тут ко мне подходит солидная женщина и спрашивает: «Девочка, почему ты плачешь?» Я говорю: «Да вот, бежала подавать документы, на 10 минут опоздала». Женщина, по счастливому стечению обстоятельств, оказывается заместителем ректора Института культуры, она лично ведет меня в приемную комиссию и просит принять у меня документы. Я сдаю все экзамены на пятерки, и с этого момента начинается замечательная студенческая жизнь в институте, которому я очень благодарна. Там были прекрасные преподаватели, которые не только учили меня, но и были очень добры ко мне, позволяя со второго курса работать, а с третьего – гастролировать с группой «ВИА Гра», не ставя, как это делается в других вузах, палки в колеса, а, наоборот, помогая и поддерживая.

Знаете, я часто вспоминаю историю, которую в свое время рассказывала Людмила Гурченко. Ее не приняли в Киевский театральный. И однажды, много лет спустя, оказавшись в Киеве и проезжая в машине мимо несостоявшейся альма-матер, она остановилась, вышла и поклонилась зданию, в котором ей не суждено было учиться.

– Спасибо огромное за то, что вы меня не приняли, – сказала актриса тем, кто ее в свое время завернул.

Я сейчас могла бы сделать то же самое. Если бы я поступила в театральный, наверняка закончила бы свои дни, играя 18-го лебедя в каком-нибудь заштатном театре. А Институт культуры сделал из меня стильную, модную молодежную звезду.

Едва поступив в институт, я поняла, что сидеть на шее у мамы, перебиваясь случайными заработками, я уже не могу и пора бы начинать работать по-настоящему. Однажды, будучи в Русановке (спальном районе с, мягко говоря, не очень хорошей репутацией) и проезжая в автобусе мимо клуба под названием «Парк», я заметила объявление, в котором приглашали всех желающих на кастинг ведущих шоу-программ, проходивших в этом клубе. Я туда отправилась. На собеседовании соврала, что мне 20 лет, хотя мне тогда едва исполнилось 17, и это сработало. Если бы наниматели знали о моем настоящем возрасте, меня бы туда ни за что не взяли – это был клуб, где время от времени танцевали стриптиз. Я должна была вести мероприятие под названием «Женский день». В обычные дни клуб наводняли мужчины, а на сцене работали стриптизерши. Идея «Женского дня» состояла в том, что сначала в клуб пускали только женщин, за исключением стриптизеров-мужчин, услаждающих их взоры. А позже с улицы запускали посетителей-мужчин, которые с успехом находили среди разгоряченных стриптизом женщин легкую добычу. Я все это вела – объявляла выход артистов, подбадривала публику. Платили мне 10 долларов за ночь, за эти деньги я, тогда еще совсем робкая и не знавшая жизни девочка, которая до этого целовалась только с помидорами (не считая того поляка, который на меня поспорил), выходила на сцену и говорила:

– А сейчас, девочки, приготовьтесь визжать и кричать, потому что на сцену выйдет неподражаемый и великолепный Тарзан. – И уходила в гримерку, где все эти тарзаны разминались перед выходом на сцену. Постепенно я стала в клубе своей, и меня повысили – предложили самой составлять программу, искать артистов стриптиза, контролировать их, вводить в курс дела. Потом одна рабочая ночь в неделю превратилась в три, получать я стала в 4 раза больше, но уставала при этом неимоверно. Три раза в неделю я заканчивала работать в 4 утра. Возвращалась домой на такси (метро в такое время не работало) и всю дорогу молилась только об одном: не заснуть во время этой ночной получасовой поездки. Буквально держала руками закрывающиеся глаза. Потому что даже не сомневалась: стоит мне уснуть, и водитель тут же этим воспользуется и увезет меня в лес. Или на заброшенный пустырь. И там отрежет голову. Или изнасилует (я была уверена, что со всеми уснувшими пассажирками таксисты именно так и поступают). В 5 утра приезжала домой и ложилась спать, а в 7.30 вставала и ехала в институт на пары. С тех пор мне отлично известно состояние под названием «двухчасовой ночной сон».

Меньше всего в этой истории меня смущало то, что приходилось работать со стриптизерами. Обнаженное тело никогда не казалось мне чем-то порочным, и я всегда отделяла профессию человека от его повседневной жизни. Парням и девушкам надо было зарабатывать себе на хлеб и на учебу, а иногда, поскольку время было тяжелое, они кормили и мать, и отца. И, выходя на сцену, они были жаркими Игуанами и Тарзанами, а возвращаясь в гримерку и надевая тренировочные штаны и кеды, становились обычными милыми уставшими мальчиками и девочками, которые точно так же, как и все, едут после рабочего дня в метро домой, думают о том, как бы растянуть свою зарплату до конца месяца, сколько «дошираков» они себе могут позволить и как выкроить копейку на оплату телефона. А некоторые из девчонок-стриптизерш еще и детей своих маленьких кормили, выкраивая им из скудных гонораров копейки на куклы Барби и на пластмассовые грузовички. Мне тяжело давались мои 10 долларов, и я видела, что артистам они доставались с таким же трудом. С тех пор я ни разу в жизни никого не осудила за выбор профессии. И не проводила параллели между сценическим образом и тем, как человек ведет себя в реальности. У меня ведь тоже есть фото для журнала «Плейбой», но дома, облачаясь в пижаму и тапочки, я становлюсь обычным человеком, мамой, подругой, точно такой же женщиной, как и все остальные.