© Волков А.В., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Прогулка по лесу, разметав мои часы и минуты, как осеннюю листву, привела меня в дальний угол сумрачной хвойной чащи. Я выбился из сил. Сел на землю, постаравшись сгрести побольше мягких палых иголок. Подстилка, на которой я вытянулся, превратилась, сам не знаю как, в перинку. Я, не видя уже солнца, что пробиралось где-то низко и не одолевало вставших всюду деревьев, закрыл глаза, покорный этим смотревшим на меня теням. Тяжело приоткрыл их. Закрыл.

Тени двинулись. Деревья встали стеной, как гора. Что-то смутное оторвалось от нее, подошло ближе. Тени сизые сместились. Стряхнули кто хвою, кто лишние ветки. Стали плотнее, кряжистее. Я снова закрыл глаза, пытаясь сбыть наваждение, расставить его на полочках сна. Открыл. Они стояли уже рядом. Вместо кроны потрясая короной косм, вместо разлапистых веток – держа дубинки, какие-то сколотые камни с тонкими, острыми краями.

Эти лесные люди – я все пытался закрыть глаза, чтобы они пропали, как по пословице… Из сердца вон… Но все не мог отвести от них взгляда. Было что-то уродливое в них, необычное для людей. Словно эта огромная гора, в которую почему-то превратился целый ельник, придавила их. Я с удивлением и боязнью вглядывался.

Вот и сейчас – кажется, спустя тысячи лет после той памятной прогулки – я могу без труда описать ораву этих образин. Этих леших, чертей, снежных людей, которых вдруг напустил на меня лес.

Их черепа были до непривычного продолговатыми. Крупные челюсти и надбровные дуги придавали им архаичный вид, резко отграничивая от современных людей, формы которых, признаемся, ощутимо сглажены эволюцией. Подбородок был совсем незаметен – словно извиняясь, он старался быстрее ускользнуть «с глаз долой».

Если бы я был френологом, то, наверное, подобно знаменитому немецкому врачу и анатому Рудольфу Вирхову, не стесняясь, вынес бы такой же, как он, диагноз, едва увидев череп и кости, найденные в одной долине под Дюссельдорфом, в долине под названием Неандерталь.

Известный и безупречно правдивый анекдот гласит, что однажды, в 1872 году, увидев этот череп с плоским и покатым лбом, герр Вирхов, смущаемый прежде рассказами о «человеке, каковой вроде бы и вовсе не человек», успокоенно заявил, что видит перед собой останки нашего современника, страдавшего от тяжкой болезни, что изуродовала его. Засим исследования «неандертальца» в Германии (да-да, именно его останки были найдены за шестнадцать лет до этого академического казуса) прекратились на несколько десятилетий. Так велик и непререкаем был авторитет Вирхова.

Конечно, теперь мы лучше френологов научились читать по немногочисленным костям неандертальцев (всего известно лишь около трехсот с небольшим их скелетов, да еще накоплены груды разрозненных зубов и костей).

Теперь, глядя на длинные, увесистые колотушки челюстей, из-за которых нижняя половина лица этих бедолаг кажется заметно искаженной и будто бы раздавленной, мы уже не чувствуем себя shocking, скандализованными.

Теперь мы понимаем, что из-за особенностей строения их черепа даже форма их головного мозга несколько отличалась от формы мозга современных людей. Это сказывалось на работе отдельных его структур. В частности, у неандертальцев были хуже развиты те его отделы, что отвечают за речь и социальное поведение.

Теперь мы знаем, что строение носа помогало неандертальцам приспособиться к суровым климатическим условиям, характерным для Европы в ледниковом периоде. Ведь, чем крупнее был нос, тем лучше в нем прогревался атмосферный воздух, прежде чем попадал в легкие. Можно сказать, что крупный нос позволял этим «нелюдям» поддерживать постоянную температуру тела.

Но зачем я поминаю неандертальцев? Этих ужасных питекантропов с повадками дикого зверя, с мозгами глупой курицы, несуразных громил без божества в душе и без чувств в сердце?

На самом деле, эти низкорослые люди (их рост едва больше полутора метров), что вереницей бредут по лесу мимо меня, совсем не похожи на кровожадных каннибалов, какими я представлял себе неандертальцев. А поразительно короткие голени, словно подрезанные усердным Прокрустом, делают их и вовсе не страшными, а смешными.

Но кто они? Молчаливые, словно лишенные дара речи, они движутся куда-то в сторону горы, которая – я не обманываюсь! – внятно проступила сквозь протершуюся декорацию леса. Там, над очертанием горы, вьется дымок от разожженного костра. Они словно приглашают меня последовать за собой.

В попытке понять тайну этих «первых встречных моих» я направился за ними, стараясь пореже попадаться им на глаза. Впрочем, если они и смотрели на меня, то не видели, если вслушивались в лесные шорохи, то моих шагов не слыхали.

Между тем, пустившись в путь последним, я без труда нагнал уже первого. Чувствовалось, что мои спутники быстро утомились. Но вот за деревьями, перед горной стеной, что-то засеребрилось, вытянулось в ленту.

Река!

Я уже предвкушал чисто прибранный домик на берегу, деревянный стол, лавки вокруг него, горшок пшенной каши, которую раздает моим богатырям (судя по бицепсам, хватка у них была железной)… раздает какая-нибудь Маша, Белоснежка, царевна не живая и не мертвая.

А, может быть, посреди дремучего леса на узкой лужайке предо мной вырастет маленькое земляное укрепление, состоящее из вала и рва; за ним будут находиться несколько шалашей и землянок…

Но вот, наконец, деревья скрылись за спиной, как отодвинутая штора, и мы вошли даже не в долину – в какое-то ущелье. В самом деле, протяженность этой долины составляла около километра, а ширина не превышала всего полусотни метров. Она, действительно, напоминала ущелье, прорезанное в толще известняка.

Выглядела она очень живописно. Ее окружали отвесные стены, нависающие козырьками скалы, небольшие пещерки. Людям, спустившимся к реке, было где укрыться здесь, хотя никакого домика, мызы, затрапезной фанзы не имелось и в помине.

Они направились в пещеру. Я – за ними, а моя память, подгоняемая монотонной ходьбой, кружилась, как белка в колесе, все в той же истории неандертальцев, почему-то мелькнувшей один раз в мозгу и теперь досаждавшей мне.

…В десяти километрах от Дюссельдорфа, вдоль берега реки Дюссель (я был там!), простирается долина Неандерталь. Когда-то ее населяли ДРУГИЕ, вымершие давно существа, так похожие на людей, но состоящие с нами лишь в дальнем родстве. Наши «кузены», неандертальцы. Там, в одной из пещер, и были найдены останки первого неандертальца.

К одной из пещер и пришли мои спутники. Дым тянулся из широкого проема в горе, а вовсе не из трубы домика в деревне. Судя по бивням, лежавшим у входа, там, на огне, жарилась изрядная туша.

В ожидании обеда лесные люди вовсе не думали сидеть без дела. Каждый взял себе инструмент и выбрал занятие. Светлым днем им был и отдых в тягость. Нашу воскресную лень они встретили бы наверняка с недоумением.

Словно сойдя с витрин музейных экспозиций в какой-нибудь кроатской Крапине, они щеголяли передо мной разнообразием своих орудий.

Один держал ручное рубило, архаичное, допотопное рубило.

Это – древнейшее известное нам орудие, которое изготавливали гоминиды. Возраст самых ранних рубил, обработанных с обеих сторон, составляет 1,75 миллиона лет. Появляются они в Восточной Африке, где первыми их научились делать – тут антропологи добросовестно перечисляют все виды гоминид, населявших тогда Африку, – Homo habilis и Homo rudolfensis, а также Homo ergaster и Homo erectus. В Евразии ручные рубила получают распространение гораздо позже. Возраст древнейших рубил, найденных в Южной Европе, составляет примерно 900 тысяч лет. К северу от Альп они появляются не ранее 600 тысяч лет назад. Но именно при неандертальцах, около 40 тысяч лет назад, они окончательно выходят из употребления.