На лбу мастера Бенедикта вздулась тёмная вена. Когда он заговорил, его голос был холоднее льда.

– Кристофер?

Я судорожно сглотнул.

– Д-да, учитель?

– Что я пропустил? Войну?

– Нет, учитель.

– Может, диспут? Дискуссию о придворной политике? – Его слова источали сарказм. – Пуритане опять захватили парламент и свергли нашего недавно вернувшегося короля?

Моё лицо горело.

– Нет, учитель.

– Тогда, может быть, – процедил он сквозь зубы, – ты объяснишь мне, зачем, во имя Господа, вы застрелили моего медведя?

– Я не хотел, – сказал я. Том, стоявший рядом, энергично кивнул. – Это вышло случайно.

Мой ответ, казалось, разозлил учителя ещё сильнее.

– Ты целился в бобра, но промахнулся?

Не осмеливаясь говорить, я молча указал на котёл, всё ещё стоявший на столе у камина. Несколько секунд мастер Бенедикт молчал. Затем он проговорил:

– Вы стреляли свинцовыми пулями… в железный котёл… с расстояния шести футов?

Я посмотрел на Тома.

– Я… мы… да?

Учитель закрыл глаза и прижал руку ко лбу. Затем наклонился ближе.

– Томас, – проговорил он.

Том дрожал. Мне подумалось, что он вот-вот рухнет в обморок.

– Да, сэр?

– Ступай домой.

– Да, сэр.

Том отступил, неуклюже кланяясь снова и снова. Он подхватил со стола свою сорочку и выскочил на улицу. Дверь захлопнулась за его спиной.

– Учитель … – начал я.

– Закрой рот! – рявкнул он.

Я повиновался.

Абсолютно нормальное явление, когда ученик – в данном случае я – получает крепкую, от души, порку. Но за три года, что я прожил с мастером Бенедиктом, он ни разу меня не бил. Никогда. Это было настолько необычно, что я провёл целый год под его опекой, прежде чем понял: он действительно меня не ударит. Том, который каждый день ощущал на своей шкуре тяжёлую руку отца, полагал, что это несправедливо. Я же думал: более чем справедливо, учитывая, что свои первые одиннадцать лет я провёл в сиротском приюте при госпитале Христа, где воспитатели раздавали оплеухи, как конфеты на охоте за пасхальными яйцами.

Иногда мне хотелось, чтобы мастер Бенедикт ударил меня. Но вместо этого, если я делал что-то не так, он просто на меня смотрел. Его разочарование проникало внутрь, словно червь, погружаясь в самое сердце и оставаясь там.

Как сейчас.

– Я доверял тебе, Кристофер, – сказал он. – Каждый день. Доверял нашу лавку. Наш дом. И вот как ты к этому отнёсся?

Я повесил голову.

– Я… я не думал…

– Это же очевидно! – вспылил мастер Бенедикт. – Пушка! Ты мог выжечь себе глаза. Трубу могло разорвать. А если б ты действительно попал в котёл – и Господь, видать, правда благоволит к дуракам, потому что я не понимаю, как ты ухитрился промахнуться – я бы отскребал твои остатки от стен до самого Рождества. У тебя вообще нет мозгов?

– Простите, – промямлил я.

– И ты застрелил моего чёртова медведя.

Хью фыркнул.

– Не поощряй его, – сказал мастер Бенедикт. – Он и так мне прибавил седых волос.

Хью примирительно вскинул руки. Мастер Бенедикт обернулся ко мне.

– И если уж на то пошло, где ты взял порох? – спросил он.

– Я его сделал.

– Сделал?

Он, казалось, только что заметил банки на столе. Затем увидел пергамент с шифром, который мы с Томом оставили возле них. Мой учитель посмотрел на него, потом перевернул. Я не мог прочитать выражение его лица.

– Ты расшифровал это? – сказал он.

Я кивнул.

Хью взял из рук учителя листок и осмотрел его. Потом глянул на мастера Бенедикта. Казалось, будто между ними произошёл какой-то безмолвный разговор, но я не мог понять, о чём они думают. Внезапно я ощутил надежду. Учитель всегда радовался, когда я удивлял его чем-то новым. Возможно, ему приятно, что я решил эту головоломку самостоятельно.

А может, и нет. Мастер Бенедикт ткнул костлявым пальцем мне в рёбра.

– Что ж, если уж ты испытал такой творческий порыв, я хочу, чтобы бы переписал рецепт своего сегодняшнего маленького приключения. Тридцать раз. А потом ещё тридцать раз – на латыни. Но сперва ты приберёшься в этой комнате. Положишь все вещи на свои места. И выскоблишь пол. Лавку, мастерскую и каждую ступеньку в этом доме. До самой крыши. Сегодня ночью.

До крыши?.. Вот теперь мне в самом деле захотелось плакать. Я понимал, что этим вечером точно был не на стороне ангелов, но ученики и так работали до изнеможения. Мой учитель, возможно, был добрее, чем любой другой мастер, которого я знал, но мои обязанности не изменились. У ученика день начинается ещё до шести утра. Он должен встать и подготовить лавку к открытию. Затем обслуживать покупателей, помогать учителю в мастерской, самостоятельно заниматься, учиться и так далее – до самого захода солнца. Потом ученик должен прибраться, приготовить ужин и вычистить лавку для завтрашнего дня. И лишь после этого он может лечь спать – на соломенный тюфяк, служащий ему постелью. Ученики отдыхают лишь по воскресеньям и в редкие праздники. А сейчас был самый разгар двойного праздника: сегодня Вознесение, а завтра – День королевского дуба. Я мечтал об этом весь год!

Согласно документам об ученичестве, мастеру Бенедикту не разрешалось заставлять меня работать в праздники. С другой стороны, согласно тем же документам, мне не разрешалось красть его запасы, делать порох и стрелять в чучела чёрных медведей. Ни в каких медведей, по правде сказать. Поэтому я просто опустил плечи и сказал:

– Да, учитель.

Я вернул горшки и ингредиенты на полки. Мастер Бенедикт взял нашу пушку и спрятал её где-то в задней комнате, в мастерской. Следующие несколько минут я провёл, собирая вымазанные сажей свинцовые шарики, раскатившиеся по всем углам лавки. Это заставило меня задуматься, что делать с бедным медведем.

Мастер Бенедикт повесил за прилавком свой пояс с флаконами, ингредиентами и лекарствами и скрылся в задней части дома. Я перевёл взгляд с его пояса на медведя в углу. Если сшить вместе несколько кусков ткани и обернуть вокруг бёдер зверя…

– На твоём месте я не стал бы этого делать.

Хью сидел в кресле у камина, перелистывая новый травник моего учителя. Он заговорил, даже не подняв взгляд.

– Я не собирался использовать пояс, – сказал я. – Но нельзя же просто так его оставить. – Я подумал ещё немного. – Может, сделать ему штаны?

Хью покачал головой.

– Странный ты парень.

Я не успел ответить. Скрипнула дверь. Я почувствовал запах ещё прежде, чем посетитель вошёл, – гадостная помесь ароматической розовой воды и немытого человеческого тела.

Это был Натаниэль Стабб – аптекарь, владевший лавкой через две улицы отсюда. Стабб являлся портить наш воздух раз в неделю. Он приходил шпионить за своим главным конкурентом – если слово «конкурент» вообще было тут применимо. Это мы продавали настоящие лекарства. Он же зарабатывал, торгуя восточными-пилюлями-от-всех-болезней Стабба. Они, согласно листовкам, которые он клеил на каждом углу, лечили все хвори – от оспы до чумы. Насколько я могу судить, единственным реальным эффектом пилюль было уменьшение веса в мешочке для монет.

Тем не менее его клиенты покупали их горстями. Стабб носил свою прибыль на всеобщем обозрении. Тяжёлые, украшенные драгоценными камнями кольца, стискивающие его толстые пальцы. Серебряная трость с рукояткой в виде змеиной головы. Парчовый дублет, натянутый поверх блестящей шёлковой рубашки… Подол рубашки торчал из расстёгнутой ширинки; вероятно это был последний крик моды. Но мне казалось, так Стабб больше похож на приходского дурачка.

Аптекарь махнул тростью в сторону Хью.

– Коггсхолл.

Хью кивнул в ответ.

– Где он? – спросил Стабб.

Хью ответил, опередив меня.

– Бенедикт занят.

Стабб поправил свой дублет и осмотрел лавку. Его взгляд, как обычно, задержался на полках за прилавком, где мы хранили самые ценные ингредиенты – вроде алмазной пыли и золотого порошка. Наконец он, казалось, заметил, что я стою рядом с ним.