========== Поезд тронулся ==========

— Есть вещи, — рассеянно глядя в окно, произнесла Рогозина, — которые проще сделать, когда другие думают, что ты слаб. Замужество — лучшее, что делает женщину слабой.

Заметив скептический взгляд Тихонова, она с усмешкой добавила:

— В чужих глазах.

Иван оглянулся на соседок напротив: одна на ощупь искала под столом розетку, вторая засовывала на багажную полку забрызганный чемодан. Усталые лица, дряблые руки, обручальные кольца на неухоженных пальцах без маникюра. И всё же — сложно было сказать, что они слабы; но слабо верилось, что кто-то ждёт их там, в конце дороги.

— Давайте помогу, — машинально поднялся Иван. Запихнул чемодан и, кивнув на слова благодарности, снова сел рядом с Рогозиной. По старой студенческой привычке он не мог ни разложить вещи, ни расправить постель, пока поезд не тронется. Тревожное состояние — будто завис между мирами.

Программист украдкой глянул на полковника. Она по-прежнему смотрела в окно, пальцем правой руки рисуя круги по ладони левой. Во взгляде — расфокусированном, сонном и необычно мягком, — сквозила въевшаяся усталость. Выбившийся из пучка на затылке завиток щемяще трогательно свернулся в ложбинке шеи. «Трещина в маске», — усмехнулся про себя Тихонов. Вдруг отчаянно захотелось сесть ближе, размять её напряжённые плечи, почувствовать под пальцами выпуклый позвонок и гладкую загорелую кожу.

Он привычно сглотнул, задвинув желание. Поезд всё не ехал. Рогозина сидела молча, почти не двигаясь; Тихонов долго смотрел на неё в полумраке плацкарта, а потом, чувствуя, как почти физически давят недомолвки, задал главный вопрос:

— Вы сами хотите этого? Если бы… ну, если бы всё было по правде?

Галина Николаевна обернулась, и по её лицу он понял, что сформулировал мысль совсем не так, как хотел.

— Я имею в виду… Представим, что вам не нужно оправдывать легенду. Что дело могло бы обойтись без этого. В таком случае — вы бы хотели… выйти за него?

Она помедлила с ответом, внимательно, оценивающе глядя на Ивана. Потом еле уловимо улыбнулась.

— Я думала об этом. У меня нет ответа. Бывали моменты, когда, дойди до этого, я сказала бы «да». Но…

Тихонов присвистнул так, что женщины с боковушки синхронно оглянулись.

— Простите… — прошептал он. — Слушайте, если бы вы сказали это в конторе, сплетен было бы не обобраться…

— Их и так не обобраться, — хмыкнула Рогозина.

Иван поскрёб небритый подбородок.

— М-да. Не поспоришь. Они как-то волнами приходят. После «дела толстых», после пансионата «Сказка»…

— Тихонов! Ещё ты будешь в мою жизнь лезть! — резко перебила Рогозина и занесла ладонь, чтобы хлопнуть по столу. Но остановилась. Выдохнула. Почти спокойно договорила: — Будь сейчас на его месте кто-то другой, мне было бы гораздо проще. Это было бы обыкновенным… ладно, необыкновенным, но всё-таки делом, просто приказом сверху.

Рогозина пальцами собрала кожу на лбу в глубокие складки, сразу став старше и суровей. Иван сидел, не шелохнувшись, боясь случайным движением спугнуть её откровение.

— Хотя, знаешь, на самом деле всё совсем легко, — вдруг усмехнулась она. — Нас связывает так много слоёв работы, что то, что, может быть, было, а может, и не было под ними, — давно погребено, смешалось, потеряно. И всё-таки, — полковник покачала головой и снова улыбнулась, — это будут не самые обычные дни. И, — взгляд помрачнел, а в тоне зазвучали привычные стальные ноты, — я надеюсь, ты мне поможешь.

— Безусловно, Галина Николаевна, — тихо ответил программист.

— Тогда, — она обвела глазами вагон, кивнула и хлопнула в ладоши, — нам пора обсудить, как мы организуем утечку.

Тихонов поднял брови и самодовольно ухмыльнулся.

— Ладно. Пора тебе рассказать мне, как ты планируешь организовать утечку, — поправилась она.

Иван уселся напротив, навалился локтями на стол и, блестя глазами, произнёс:

— Значит, так…

И поезд, наконец, тронулся.

========== Ночной разговор ==========

— Они дружили с отцом до… до самой его смерти, — сминая фантик, произнесла Рогозина. — В детстве я часто оставалась у дяди Антона. Он занимался юриспруденцией, но никогда не консультировал в конторе. К нему приезжали на дом… Дом…

Полковник задумчиво вздохнула и сунула бумажный комок в полупустую пачку. За окном пролетали тополя — поезд въехал в город-спутник, но не собирался останавливаться и только набирал скорость. Огни вокзала мелькали, отражаясь в стекле; в рябящем, скачущем свете лицо полковника казалось ещё более усталым.

— У него огромный дом, почти особняк, глубоко в Подмосковье. Дядя говорил, в девятнадцатом веке там жил какой-то писатель… Не помню… В детстве я была не очень любопытным ребёнком.

Тихонов еле слышно фыркнул. Рогозина искоса, лукаво глянула на него.

— Что?

Он пожал плечами. Потянулся к чемодану, зашуршал упаковкой хлебцев.

— Мне сложно представить вас ребёнком, Галина Николаевна. Не хотите чаю?

— Давай, — рассеянно ответила полковник. — А что ты думал? Что я родилась в костюме и с пучком?

— Примерно, — пробормотал Иван. — Или, может, кофе?

— Кофе.

— Сейчас.

Он ушёл в начало вагона и встал в очередь к титану с кипятком. Было слишком непривычно, слишком мучительно быть с ней рядом вот так, вне офиса. Тихонов уже радовался, что пришлось ехать в плацкарте, — в купе она была бы ещё ближе; он слишком не доверял этой спокойной, умиротворённой Галине Николаевне, было некомфортно и нервно; он никогда не видел её такой. Набрав кипятка и балансируя в узком проходе, он медленно шёл обратно, размышляя, что готовит грядущий месяц. Или — с их работой глупо заглядывать так далеко, — хотя бы неделя.

— Спасибо, Вань.

Рогозина глотнула кофе, поставила кружку на стол. Кивнула на смазанные облетевшие тополя за окном.

— Едем тут — и вспоминается аллея к его дому. Такая тенистая, длинная, пешком — минут десять… Раньше казалось — целое путешествие, дойти до дороги.

Иван не сразу понял, что она продолжает говорить о дяде. Слушать о детстве Рогозиной было сюрреалистично; ощущение походило на то, когда он узнал, что числовой луч на самом деле — прямая, и ноль — вовсе не начало отсчёта.

— Там грохотал поезд… Машины. Очень много людей. Я пробиралась туда, пряталась у дыры в кирпичном заборе и смотрела, как едут машины. Меня было не увидеть с дороги, но… Это было такое ощущение открытости миру, совершенной беззащитности — если заметят, будет нечем отстреливаться. Не дать отпора машинам, незнакомцам, внезапности… Ты слаб перед ними. А нервы щипало, это был такой детский адреналин — убежать туда и высидеть минуту, четверть часа, час… Это было испытание: выдержать столько-то времени, и тогда случится, что загадал. Сначала я загадывала кукол. Загадывала, чтобы отец бывал дома чаще, чтобы какие-то сладости купили… — Она засмеялась, сделала ещё один глоток и добавила из бумажного пакетика сахар. — В общем, ерунду всякую. А потом, когда погибла мама… Я была уже не в том возрасте, чтобы верить во всё это. Но когда с отцом приезжали к дяде Антону, я каждый раз старалась спрятаться у стены, хоть на минуту. Загадать… Мне кажется, папа знал.

Иван не знал, что ответить. Она говорила о матери — но в нём это слово давно не вызывало никаких эмоций. Он думал о сестре. Они тоже играли в заросших дворах, в заброшенных скверах — такие же заросшие и заброшенные, предоставленные сами себе…

Мысли плыли, дёрганые и сумрачные; в унисон им в вагоне погасили свет. Тоскливо засияли длинные тусклые ночники; к обратной стороне стёкол словно приклеили чёрную клеёнку.

— Ладно, — оборвала себя Рогозина. — Мне кажется, я тебя утомила ностальгией. Пора стелить постели…

Тихонов глянул на своё место — поезд был фирменным, и верхнюю полку заранее застелили белеющим в темноте бельём. Жаль было залезать на чистую постель в джинсах, но делать нечего — он никогда не брал в поезд сменки.

— Нет, — с некоторым опозданием, подтянувшись на руках и взобравшись на полку, ответил он — чуть резче, чем хотелось.