Анечке М., побудившей меня написать эту небольшую повесть.
Не мир я вам принес, но меч…
Урок биологии в девятом классе. За окном – унылый пейзаж уставшего от долгой зимы города. Впрочем, вру. Не города. Тогда еще – рабочего поселка городского типа. Карканье ворон в парке по соседству. Чтобы не скучать, занимались все своими делами. Кто-то читал, кто-то рисовал комиксы – шаржи на своих одноклассников, кто-то тупо таращился в окно или потолок. Иные, от безысходности, слушали объяснения учителя. Все как обычно. Со звонком все, мгновенно собравшись, дернулись, было, к выходу, но привычный ход событий прервала вошедшая секретарша директора школы, Любовь Петровна, солидная и полная достоинства дама в очках, уже не молодая, но с былым комсомольским задором в глазах и голосе. Работу свою на педагогическом поприще она начинала когда-то пионервожатой в пионерском лагере, где я впервые с ней и встретился, и вот, гляди ка, доросла до каких высот!
«Девочки могут идти, мальчики все остаются в классе!» – провозгласила она начальственным тоном, лишь слегка кивнув Татьяне Николаевне, пожилой учительнице биологии и, по совместительству, нашему классному руководителю, и, несколько торжественно и даже грозно, шлепнула по столу какой-то толстой красной (под стать ее владелице) папкой, с виду похожей на классный журнал, с торчащими из нее бумажками.
«Так, подходим ко мне по одному, получаем, расписываемся!»
Бумажки эти оказались повестками, извещающими о том что «такому то и такому то необходимо явиться такого то и такого то числа и месяца в районный военкомат, находящийся по такому то адресу, для прохождения приписной медицинской комиссии».
Получив свою повестку и вчитавшись в тест, я испытал немного странные, незнакомые мне чувства.
Как же часто случалось это с нами в том возрасте! Ах, какая прелесть!
Смесь радости от осознания своего взросления, гордости за то, что родная страна обо мне, таком важном и нужном человеке, помнит, страха перед чем-то неизведанным, но пока еще далеким… Ну, как-то вот так.
«В армию забирают!» – с мрачной торжественностью обреченного юноши, которого вот-вот должны принести в жертву богам, отвечал я на расспросы некоторых любопытных одноклассниц, с которыми я столкнулся тут же, в коридоре.
Точной даты прохождения приписной комиссии я не запомнил. Помню лишь, что дело было в феврале. В феврале 1983 года.
Так все начиналось…
Районный военкомат находился, разумеется, в районном центре, городе Котласе, примерно в тридцати километрах от Коряжмы, рабочего поселка, в котором я родился и рос, почти нигде более не бывая. Это было старое двухэтажное деревянное здание, еще довоенной постройки (а может, даже, и дореволюционной), изначально возведенное явно по какой-то казенной надобности. Одно его крыло вросло в землю и покосилось настолько, что полы в коридорах и комнатах заметно отклонились от горизонтали. И привезли нас туда, что называется, «централизованно», то есть автобусом, сразу всех. Раздевшись, как положено, до трусов, и пройдя сквозь череду комнат и кабинетов, получили мы маленькие книжки, похожие на комсомольский билет, только серые. На обложке такой книжки значилось «Приписное свидетельство», и указывалось в ней, что комиссию мы прошли, к строевой службе были годны (или годны с ограничениями, или вовсе не годны по состоянию здоровья) и приписывались к определенному роду войск. Чем руководствовалась комиссия, приписывая нас к родам войск, являлось абсолютной для всех загадкой. Так, например, казалось вполне логичным определить ребят небольшого роста в танковые войска, или там, самых высоких и крепких – в десант или морскую пехоту… Однако этого странным образом не происходило! Приписывали всех куда попало и абсолютно нелогично! В чем, собственно говоря, и крылась истинная логика того времени и той системы, в которой нам посчастливилось жить. Правда, до истины этой я дошел гораздо позже, уже в совершенно иных обстоятельствах.
Я должен был служить в войсках связи, что меня, в общем-то, вполне устраивало. Где же мне еще быть с моим зрением 0,1 на оба глаза и очками – 4,5 диоптрий? Моего друга и одноклассника Леху приписали к мотопехоте, хоть и зрение его было не многим лучше моего. А Андрюшку Пастухова, другого моего одноклассника, грезившего стать летчиком-истребителем, записали в кинологи, хоть он и не переносил на дух ни собак, ни кошек. «А в каких же тогда войсках я служить то буду?!» – недоуменно вопрошал Андрюшка, вчитываясь в свое свидетельство, словно в несправедливо вынесенный ему суровый приговор. «В собачьих, Андрюха, в собачьих!» – отвечали мы ему с радостной ухмылкой на лицах.
В конце концов, мы все пришли к выводу, что приписка – это фикция, что не стоит обращать на нее внимание и что на самом деле все окажется совсем по-другому. Так оно, собственно, и вышло, но только не в моем случае.
Как родная меня мать провожала
Призвали меня 11 ноября 1985 года. Номер команды 1111. Так значилось в повестке. Будучи равнодушным к нумерологии (в отличие от некоторых очень достойных и дорогих мне людей), я не придавал этому никакого значения. Да и сейчас не придаю, хотя, возможно, какой-то знак в этом был. Повестку мне выдали, под роспись, как полагается, прямо в военкомате, сразу после прохождения призывной комиссии 28 октября 1985 года. В моем распоряжении имелось почти две недели, чтобы рассчитаться с работы, уладить все прочие дела, ну, и вообще, подготовиться, так сказать, морально.
На ремонтно-механическом заводе, где я работал слесарем-ремонтником 3-го разряда, после окончания профтехучилища, со мной простились хорошо, душевно. «Вот тебе, Женя, от нас подарок на прощанье! Служи с честью!» – торжественно произнес наш механик, Николай Федорович на утреннем разводе в последний мой рабочий день, и неловко сунул мне небольшой футляр из искусственной кожи, в котором оказалась недорогая электробритва. Как я тут же предположил, выбор подарка был основан на том факте, что растительность на моем лице отсутствовала, как таковая, и вряд ли могла появиться в ближайшем будущем. Значит, подарок будет долговечным.
Рассчитался я быстро, и к ноябрьским праздникам был уже абсолютно свободен.
Моральная же подготовка сводилась, как и у всех, к организации проводин. Проводины, подобно юбилею, или даже, в какой-то степени, похоронам – так же бывает один раз в жизни – являлись мероприятием ответственным. Иногда размах празднества мог сравниться со свадебным, особенно если это были коллективные проводы. С музыкой и танцами, песнями и плясками, драками и битьем посуды. Иногда все заканчивалось более крупными неприятностями. Так приятеля моего, Сережку Бессонова, с коим мы крепко сдружились, учась в ГПТУ, во время очередных проводин одного из друзей сгребла милиция на Котласском вокзале. Сережка, с трудом стоя на ногах, пытался кого-то обнять у дверей вагона (кого – уже было не важно), но промахнулся и упал практически на рельсы. Он не расшибся, благо перрон на Котласском вокзале был не выше ступеньки обычного лестничного пролета, но когда проходивший мимо милицейский наряд попытался его оттуда вытащить, он начал яростно отбиваться и орать: «Граждане! Посмотрите, что со мной делает советская милиция!». А парень он, надо сказать, был рослый и, несмотря на худобу, очень сильный. Про таких говорят – жилистый. Милиции пришлось вызывать в помощь еще один наряд, а нам, почти всем двором, пришлось, уже к ночи, на мотоциклах, ехать в Котлас и буквально выпрашивать его из Котласского вытрезвителя. Сделать это нужно было до утра, пока не пришли на работу пытавшиеся его скрутить милиционеры, которые, со слов дежурного, имели на него большой зуб. От суда Сережку спасло лишь то, что у него у самого была на руках повестка о призыве в армию неделей позже.
