Часть I. Пляска Теней

Глава 1. Не женское дело

С самого утра поместье Армаш, в котором проживала семья покойного графа Гердейса, сотрясали пронзительные звуки бьющейся посуды и ломающейся мебели. Напуганные слуги сновали туда-сюда, выполняя приказы графини, но едва подходили к столовой, становились тихими, бесшумными, как мыши, боясь попасть под горячую руку дочери госпожи, которой сегодня сообщили волнительную новость. Сказать, что юная Ровенна де Гердейс обрадовалась – не сказать ничего. Никогда еще посуда не видела столько смертей своих товарищей в один день. Да, бывало, кто-то разбивал тарелку или стакан, но в этот особенный день кара настигла многих.

– Я не какая-то курица-несушка, которую можно продать! – кричала Ровенна, отправляя очередную тарелку летать. Кусочек омлета описал в воздухе дугу, приземлился на зеленую штору и медленно сполз на пол.

– Не смей со мной спорить! Это прекрасная партия и точка! – надрывалась графиня Кассимина де Гердейс, сопровождая каждое свое слово ударом ладони по столу, чем создавала еще больший шум.

Забившаяся в угол Лиссарина Эйнар, воспитанница графини, прикрыла голову подносом, на котором принесла горячие пирожки. Эти самые пирожки пошли в ход в первую очередь и оказались разбросаны по всем углам, а какие-то части тарелки валялись в общей куче осколков вазы, чашек для чая, блюдец, ложек, вилок и ножей, раритетного хрустального графина, который граф с трудом раздобыл у одного коллекционера. Все это украшала прелестная лужа из молока, воды и кофе.

За завтраком, который обещал быть ничем не примечательным, графиня сообщила дочери, что через две недели она выйдет замуж за старшего сына главного человека в государстве. Это выгодный брак, блестящая партия, хорошие связи, сказала она. Но Ровенна начала кричать уже на слове выгодный, так что, скорее всего, не услышала всех плюсов будущего мужа. Кассимина, не терпящая отказов и неповиновения, начала кричать в ответ. В конце концов, их перепалка затянулась на двадцать минут, в результате которых погибло столько дорогой посуды, поцарапался стол из красного дерева, испачкались шторы, и, кажется, на обоях алел след от вина. И хотя они так и не пришли к согласию, Лиссарина видела, что постепенно силы обеих истекают, и, наконец, графиня не выдержала и бессильно опустилась на стул. Схватилась за сердце и поморщилась.

– Нечего притворяться, что вам дурно, маменька, – Ровенна сложила руки на груди, и, надувшись, опустилась на стул, не замечая мокрого следа от кофе.

– Я и не притворяюсь! – рявкнула графиня и повернулась к Лиссарине. – Нюхательную соль.

Лиссарина вылезла из своего укрытия и бесшумно скрылась за дверью, а когда вернулась через пять минут с мутно-зеленой склянкой, Ровенна сидела на коленях перед матерью, плакала, уткнувшись в ее колени. Кассимина легонько поглаживала ее по голове. Кажется, соль больше не требовалась.

Через час даже самому большому бездельнику в поместье нашлось свое дело. Подготовка к отъезду началась неожиданно, а графиня настаивала, чтобы все было готово к утру. Медлить было нельзя, сказала она, жених уже ждет, а такую влиятельную семью заставлять ждать нельзя.

– Монтфреи, – фыркнула Ровенна, когда вечером перед сном Лиссарина расчесывала ей золотые волосы перед зеркалом. – Отвратительная фамилия.

– А по-моему, красивая, – улыбнулась Лиссарина, снимая с гребня выпавшие длинные волоски. – Ты придираешься, потому что не хочешь выходить замуж.

– Нечего во всем обвинять меня, ясно? Я не обязана выходить замуж. Кто вообще сказал, что девушке обязательно нужно выйти замуж?

– Общество так сказало. Это обычные нормы. Лучше, если девушка выходит замуж еще молодой, чтобы не засидеться в девках. Давай признаем, что могло быть и хуже.

– Куда уж хуже? – Ровенна сверкнула своими очаровательными зелеными глазами.

– По крайней мере, дождались, когда тебе исполнится семнадцать. Могли бы и в пятнадцать выдать, когда ты еще в куклы играла. Я слышала про такие случаи, – Лиссарина положила гребень на туалетный столик, взяла флакончик с маслом для рук, специально выписанным из-за границы, и принялась натирать руки Ровенны.

– Рин, но он же старый, – девушка сморщила носик. – Мама сказала, что ему двадцать один.

Лиссарина на секунду замерла, чтобы посмотреть в лицо Ро и понять, серьезно ли она говорит. Оказалось, серьезно. Не выдержав, издала смешок.

– У вас разница в четыре года. Не в сорок четыре, а в четыре. Ты что, хочешь, чтобы твоему мужу было семнадцать, и в вашем доме был настоящий детский сад? – она втерла остатки масла в свои собственные руки и убрала флакончик в ящик стола. – Мужчина должен быть старше своей жены, он ведь будет в доме хозяином, ему нужно быть ответственным. Если честно, я считаю, лорд Монтфрей слишком молод для тебя.

– Какая ты зануда, Рин, умереть можно, – Ровенна отпихнула руки подруги и встала со стула, тряхнув копной волнистых золотисто-пшеничных волос. – Говоришь, как моя мать. Ты должна меня поддерживать. Даже могла бы придумать, как от него избавиться. Я хочу быть сама себе хозяйкой, а не зачахнуть в тени мужчины, воспитывая неблагодарных детей.

– Что плохого – иметь мужа и собственную семью? Разве твой отец не был идеальным образцом мужчины? Разве твоя мама была в его тени? – Лиссарина начинала злиться. Ей было жаль, что Ро не выйдет замуж по любви, как всегда мечтала, но считала все решения графини мудрыми. Все это пойдет только на пользу.

– Нет, не была, но и не была свободной в полной мере! Она расправила крылья только тогда, когда отца не стало. Сейчас она, наконец, хозяйка сама себе! А ты предлагаешь мне смириться… знаешь, что? Ты говоришь так, только потому, что это не тебе надо будет делить постель с незнакомым мужчиной, которого ни разу в жизни не видела. Тебя вообще никто и никогда не позовет замуж, потому что ты безродная!

К горлу Лиссарины подступил комок, как случалось всякий раз, как ей напоминали об ее происхождении. И хотя в глазах Ровенны стояли слезы, девушка видела, что она ничуть не сожалеет о сказанных словах. Потому что это правда, никуда от нее не денешься. Сироте без гроша за душой всегда указывают на место, и Лиссарине давно пора бы привыкнуть, но всякий раз слезы наворачиваются, а горло сжимается от рвущегося наружу рыдания.

Она молча повернулась, расправила подушки на кровати Ровенны, сделала небольшой учтивый поклон, сказав на прощание:

– Доброй ночи, миледи.

Молча развернулась и выбежала за дверь прежде, чем первые слезы скатились по щекам.

На рассвете следующего дня женщина и две юных особы выехали в закрытой карете, колеса которой успокаивающе трещали, соприкасаясь с землей. Позади ехала еще одна повозка, доверху забитая сундуками «самого необходимого», которые графиня лично отобрала в поездку. Дорога от Геттенберга до Эденваля, столицы страны Лидэи, была ухабистой, петляющей, но совершенно скучной – лес сменялся лесом, снова лесом, и еще раз лесом. Лишь раз им встретилось крохотное озеро, прежде чем снова выросли ели, а когда Лиссарина под конец дня разглядела поле, засеянное кукурузой, радости ее не было предела. Это означало, что скоро они сделают остановку на постоялом дворе на целую ночь, и ноющую спину, наконец, можно будет уложить в постель.

Положение усугублялось тем, что всю дорогу никто не проронил ни слова. Графиня, выпив пару рюмок коньяка с капелькой снотворного средства, прописанного доктором, уснула, подложив под голову крошечную подушечку. Она выглядела очень мило, когда съежилась на сиденье в позе младенца (только ноги остались на полу), но Ровенна все равно смотрела на нее как на главного врага своей жизни.

Она читала книгу, настолько интересную, что то и дело взгляд ее перемещался к окну, и, не находя там ничего занимательнее, возвращалась к потускневшим страницам. Лиссарина разглядела там слова «экономический подъем», и это напрочь отбило у нее всякое желание заглядывать туда снова. Она-то в свою очередь пыталась что-нибудь нарисовать, но неожиданно поняла, что не может сосредоточиться, а уголек бесцельно бродит по бумаге, оставляя хаотичные линии.