— Тупая, развратная девка! Я же сказал тебе покормить свиней. Опять ходила к этому бездельнику, поющему частушки, Луке?! — Томас занёс руку над головой, чтобы отвесить дочери смачный подзатыльник, но его рука оказалось перехваченной. Он обернулся, и черты его лица сгладились, а тон налился значительной мягкостью: — Чего тебе, жена?

— Батюшки… не бей так свою родную кровушку в доме и не ругай. Она провинилась пред тобой, но прости ты ее, и прощен Богом тоже будешь.

Лицо Тома исказилось гримасой ненависти, когда речь зашла о дочери.

— Вот как?! То есть я должен прощать ей блуд?

Он всем корпусом наклонился к заплаканному лицу Маринетт и со всей силой ударил ее по щекам, размазывая соленые капельки по лицу.

— Ах! — женщина с болью схватилась за сердце и перекрестилась. — Не надо, только не при мне.

— Папа! Папочка! Сжальтесь!.. — взвизгнула Мари, будто свинья, над которой занесли топор, и пала ниц, намереваясь вымолить прощение. — Клянусь, он меня не трогал! Он пел мне стихи, частушки, мы водили хоровод с другими ребятами, ничего больше. Честное слово, отец, я не стала бы врать вам.

Басистый, нехороший смех отца разнёсся по комнате с узким потолком, словно гром перед мощным ливнем.

— Неужели? И почему я должен тебе верить?!

— Но как же… я же ваша дочь…

Дрожа и захлебываясь слезами, лепетала Маринетт. Каждый удар она сносила с монашеским смирением. Терпела и прощала отцу все. Не осуждала и не жаловалась, но сегодня, неосмысленно и в упор смотря в пол, она позволила себе мысль — такую грешную мысль! То, что происходит — неправильно. Отец не хочет верить ей, но отчего же? Она говорит правду! Ее рот не выдал ни единого сквернословия, пустословия и уж тем более откровенного вранья!..

Мать забилась в уголке и сотрясалась от бесшумных рыданий. Глава семьи не побрезговал и здесь выставить во всем виноватой Маринетт. Он грубо схватил ее за воротничок лёгкого платья и кинул в ноги матери.

— Смотри, что ты сотворила с матушкой, бесстыдная девчонка?! — в полумраке комнаты его очи сверкнули охотничьим злорадством.

— В чем вина моя, о-отец? — В носу набухали жидкие сопли и девушка утерла их рукавом. — Я никак не пойму…

— Вот как! Не поймёшь?!

Резкость движений Тома Дюпена, его нервозность, неадекватная и нездоровая реакция — все это следствие недоверия, которое в конечном итоге вылилось в истерику.

Семнадцать лет назад назад Сабина Чен была одной из самых желанных молодых красавиц небольшого города NN, в котором они проживали ранее. Дворяне устраивают балы, маскарады и пиры, а обычные мужики похмельные посиделки, нередко заканчивающиеся драками, разбитыми носами или чего похлеще.

На одном из таких вечеров женщину обесчестили. Том узнал только на следующие утро, найдя жену в опале проклинающую кого-то и просящую Бога простить ее за это. Он спросил, что случилось, и она, извиняясь непонятно за что, просила защитить ее. Он так и сделал.

Того мужлана так и не нашли, но чета Дюпен-Чен перекочевала на телеге в другое, более уединённое местечко. Спустя полгода давний друг, заехавший погостить, передал, что тот скончался от тифа. Проклятия женщины, жаждевшей мести долетели до него, карма ли возымела такую силу — никому знать не дано.

Тем не менее, негодяй получил по заслугам. Сабина уже тогда носила в своем чреве Маринетт. Томас каждую ночь проводил в объятиях жены и он не мог знать наверняка — его дочь хорошенькая малышка с иссиня-черными волосами или нет.

Поначалу он верил, что Маринетт — его кровинка. Такая же бойкая, упрямая, прямолинейная. Она уже в три года демонстрировала свой характер.

Но ее глаза. Ах, эти проклятые глаза, которые иной раз хотелось вырезать из глазниц! Они имели чистый, кристалльно-голубой оттенок. У Сабин таких не было, и у него тоже. И ни у кого из предков. А у того мерзавца они были точно такими же.

Сомнения снедали фермера изнутри, образуя огромную зияющую пропасть в душе. Вопрос необходимо было разрешить.

И Том стал дерганным и злым, просто когда он видел дочь, зверь в нем с угрожающим рычаньем просыпался из многолетней спячки, а ладони непроизвольно сжимались в кулаки.

А потом, с приходом ночи, в дверь стучалась совесть и горечь, дымом выжигающая дыру в сердце, но что-то менять было поздно. И так раз за разом, одни и те же грабли ударяют по лбу.

И ничего не меняется.

Автор не оправдывает его поступков, но убежден, что у всего есть предпосылки и причины. Так, снова попавшись в капкан своей необузданной ненависти, он вцепился в густые, спутанные ветром локоны дочери, и поволок ее во двор.

— Папа… — кряхтела Маринетт, усиленно мотая головой и пытаясь вырваться. — Куда ты меня ведёшь? Зачем? Ты так разозлился из-за того, что я хожу к Луке или из-за того, что я не покормила свиней? Прости меня, глупую, я больше не буду встречаться с Лукой и другими из деревни, если ты против, но, пожалуйста, перестань…

Ее попытки воззвать к прощению, напротив, оборачивались противодействием.

Папа уже не слышал ее. Он с силой отшвырнул ее от себя, когда она вцепилась в его рубашку и потянула за рукав, вынуждая посмотреть на себя. Сандаль на размер больше, чем следует, слетела с ее ступень, и она ударилась пяткой о выступающее острие камня. Зажмуриалсь.

Струйка брызнула из открывшейся ранки.

— Чего разлеглась? Подымайся, наведаемся к твоему Луке!

С воплем взревела какая-то часть Маринетт. Ну надо же, теперь Лука, оказывается, ее мужчина! Ее отец не верит ей! Голова сделалась тяжёлой от разрываемых чувств. Она тряпичной куклой застыла в таком положении и не могла найти сил встать.

Тем временем пёс, по какой-то причине увязавшейся за девчонкой несколько месяцев назад, зарычал под боком Томаса. Тот дернулся и опасливо замахал руками:

— Пошел прочь, псина!

На это животное оскалилось и начало наступать на мужчину. Он пятился и, оглянувшись, наткнутся на палку. Подобрал ее и встал в оборонительную позицию. Пёс явно собирался напасть, но что-то в его морде изменилось, когда он посмотрел через плечо мужчины, и заставило его, скуля и поджав хвост, броситься прочь.

— То-то! — не без гордости Томас замахал палкой и повернул голову в сторону дочери, сказав, что сегодня ей повезло.

Томас отличался суеверностью (впрочем, как и все их семейство) поэтому счёл несостоявшиеся нападение зверя плохим знаком. Выходить за пределы дома ему сегодня явно не стоит. Но слова. Будь они прокляты, они застыли в его горле! Его нутро зарделось от странного, непонятного, необъяснимого страха.

А затем краем глаза он заприметил нечто темное за своей спиной. Стало воротить. Не по себе. Неужели прямо сейчас за его спиной… кто-то есть?

Время замерло. Все застыло, уши не улавливали ни звука. Даже ветер, кажется, стих. Однако это только кажется. Девушка ощущала его ледяные лязги на своих ногах, лице и шее, просто не отдавала себе в этом отчета. Маринетт зажала рот ладонью, подавляя крик ужаса. За отцом парила над землёй высокая мужская фигура, облаченная в темный, развивающийся на холодном ветру плащ.

Это же… Маринетт слышала от местных жителей сказания о них. О демонах, богах, полубогах, оборотнях, вампирах. Однажды она видела казнь маленького оборотня, но это было так давно, и так размыто. Но этот мужчина — он не оборотень. Кто же тогда, раз его ноги не касаются… милостивый боже, земли! Что за чертовщина?!

Само его присутствие, кажется, вносило какую-то неясность всему происходящему.

Незнакомец, наконец, опустился на землю. И вместе с ним, наверное, рухнуло целое небо, потому что дрожь, пробежавшаяся по почве, словно мурашки на коже человека, свидетельствовало об его огромной силе.

Кровь бешено колотилась у Дюпен-Чен в висках. Он посмотрел прямо на нее и сделал шаг в ее сторону. Потом ещё один. И ещё. Он шел, не останавливаясь, но для нее эти ничтожные секунды тянулись вечностью. Он двигался с хищной грацией.

Наконец, она смогла увидеть его лицо. И сразу же в глаза бросилась убийственная бледность. Тонкие губы. Прямой нос с по-лисьи удлиненным кончиком и растрёпанные светлые волосы. Он красив, но как-то мертвенно красив, будто его поцеловал сам Сатана.