— Привет, — она улыбнулась и подошла к нему. — Ты голодный?
Парень привычно промолчал, продолжая смотреть в никуда своими невозможными ртутно-серыми глазами.
— Пойдем вниз, я приготовлю что-нибудь и сварю тебе кофе.
Он поднялся и пошел к двери. Девушка уже собиралась последовать за ним, когда заметила лежащий на столе измятый листок, придавленный ручкой. Исписанный неровным, угловатым почерком.
Она провела по бумаге кончиками пальцев, разглаживая, и задумчиво прочитала вслух:
— Здравствуй, Скай…
А потом вздрогнула и обернулась на хриплый и резкий смех своего подопечного, который стоял в дверях и смотрел тяжелым взглядом.
Прямо на нее.
— Ты — не он, — сказал он тихим, едва различимым шепотом. — Он никогда не придет.
Стана замерла, боясь даже вдохнуть. Он говорил — и это было чудом само по себе, даже несмотря на то, что он говорил. Кого он хотел видеть сейчас на ее месте? Какие воспоминания пробудило к жизни это странное имя-прозвище?
— Я все еще надеюсь, Скай, — слова прозвучали настолько сорвано и хрипло, что девушка вздрогнула. — Такое глупое чувство…
Он шагнул вперед и поднял руку, отводя волосы с ее лица. Кончики пальцев легли на шею, и Стана чувствовала, как они дрожат.
Согласно инструкции она должна была связываться со своим куратором. Согласно здравому смыслу — звать на помощь.
Согласно банальной логике — объяснить ему, что он не здоров и нуждается в квалифицированной медицинской помощи.
Стана прерывисто вздохнула, еще раз заглянула в отчаянные дымчато-серые глаза и кивнула.
— Да, — тихо сказала она, неосознанно опуская голос. — Глупое.
Ее подопечный мечтательно улыбнулся и со странной нежностью скользнул ладонью по затылку, ероша ее волосы. Он больше не смотрел на нее, его взгляд снова был обращен в пустоту, а мышцы лица постепенно расслаблялись, и оно приобретало прежнее безразличное выражение.
Она почти испугалась такой резкой перемены. Улучшение это или ухудшение — не понять. И прозвище, это странное, такое знакомое прозвище…
— Ты ведь не Скай, — тихо сказала Стана, ловя его руку до того, как он успел ее опустить.
Он едва заметно кивнул, и Стана продолжила, воодушевленная:
— Правильно, ты не можешь быть им. Я знаю Ская, он преподает у нас. Он герой. Вы знакомы? Может быть он твой родственник? Дядя? Отец? — девушка уже и сама поняла, что ее понесло, но остановиться было сложно, практически невозможно. — Откуда ты его знаешь?
— Неважно, — такой тихий шепот на грани слышимости.
Очень важно, почему-то показалось Стане в тот момент.
Она понимала, что делает глупость, но все равно вцепилась в его плечи и встряхнула, с удивлением наблюдая, как яснеют помутневшие глаза и фокусируется взгляд.
— Кто ты? — крикнула она, продолжая его трясти, а потом почувствовала, как чужие ладони ложатся ей на талию и дергают вверх, отрывая от пола.
Подопечный почти бросил ее на диван: замедлив движение в последний момент, он все же проследил, чтобы она не ударилась. А сам опустился на пол рядом.
— Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, — нараспев произнес он, и Стана заметила призрак улыбки, мелькнувший лице. — Больно, — жалобно добавил, разворачиваясь к ней и прижимаясь лбом к ее ладони.
— Эй, — растерянно прошептала Стана, чувствуя жар чужой кожи. — Что с тобой?
— Смерть, — тихо ответил он. Его взгляд остекленел, глаза закрылись и распахнулись снова, но уже невидящими, как раньше. — Меня зовут Алек, — прошептал он едва слышно и упал на пол.
Его тело били судороги, как в тот — самый первый — день, а Стана растерянно сидела, вцепившись пальцами в диванную подушку и совершенно не зная, что со всем этим делать.
Ее сказка оказалась слишком странной. И страшной.
========== Акт второй — Argumentum ad misericordiam (Довод, рассчитанный на то, чтобы вызвать жалость) ==========
Без души и помыслов высоких
Живых путей от сердца к сердцу нет.
(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)
Больше всего на свете Стана ненавидела свою беспомощность. После того памятного вечера судороги Алека били едва ли не в каждый ее визит. Причем, по устоявшейся схеме. Сначала ничто не предвещало, потом его мимика становилась чуть более человеческой, а потом он падал как подкошенный. Казалось, что все из-за нее: он понял, как ей неприятно, когда он ведет себя как робот, но при попытках быть эмоциональным проявлялась его болезнь.
Правда, Стана так и не нашла ни в одном справочнике болезни с похожими симптомами.
Спрашивать было страшно, а понимать, что после ответа на ее вопрос он в очередной раз свалится в приступе — еще страшнее. Она готовилась к этому почти два месяца, раз за разом почти настраивая себя на то, чтобы задать сакральный вопрос, но в последний момент останавливаясь. Под конец, каждый визит в этот дом уже казался Стане пыткой, неизбежной и необходимой пыткой. И университет отвлечься не помогал: на физвоспитании ей вспоминалась нечеловеческая сила его рук, на биологии — симптомы его болезни, на информатике — ее любимая теория заговора и его глаза, а в библиотеке, ее любимой университетской библиотеке, в голове начинала биться брошенная им фраза, так похожая на цитату из какого-то произведения.
Стана тяжело вздохнула, останавливаясь перед стеллажом с медицинскими справочниками, и потянулась к одному из еще непрочитанных.
— Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, — пробормотала она себе под нос и резко обернулась, услышав негромкие аплодисменты.
Сзади, опираясь на стеллаж, стоял самый популярный мужчина университета. Профессор, герой войны и просто красавчик, как говорила ее однокурсница Надя. Владислав Ланской, более известный миру и студентам, как Скай.
И надо же было, чтобы именно он ее услышал!
Но и судьбе и профессору на ее горести и страдания было наплевать, ну, или они просто о них не знали.
— Давно я не слышал Гете вживую, — обаятельно улыбаясь, он отлип от стеллажа и подошел к ней. — Вы же не из института искусств, не так ли?
Стана неуверенно кивнула.
— Да… Я просто, — она откашлялась и рискнула посмотреть профессору в глаза. — Один мой знакомый произнес при мне эту фразу, но я не знаю откуда она. Простите, профессор.
Он тепло улыбнулся и рассмеялся. Такой домашний и уютный, почти человек, если не знать, что в нем-то человеческого почти не осталось. Мод первого поколения, без ограничений, на что и указывал сложный, массивный браслет на запястье. Робот, косящий под человека, если немного утрировать и быть ближе к истине.
— Это из «Фауста», Гете, — спокойно сказал ей этот робот. — Передайте своему… знакомому мои восхищения. Гете сейчас уже почти не читают.
Пауза перед словом «знакомый» была такой говорящей, что Стана невольно покраснела и снова опустила глаза. Тот случай, когда проще промолчать, чем объяснять, что он ошибся. Ее подопечный совершенно точно не был ей ни возлюбленным, ни любовником, но рассказать правду? Подписка о неразглашении, секретность.
Черт, да кто он вообще такой, этот ее подопечный? Историк-литературовед на государственном обеспечении, случайно узнавший слишком много что ли?
В последние несколько визитов коттеджный поселок, где он жил, начал казаться Стане не местом из сказки, а просто комфортабельной тюрьмой. И что-то подсказывало девушке, что на этот раз она недалека от истины.
— … Юная леди?
Кто-то прикоснулся к ней и Стана вздрогнула, отшатываясь и роняя книгу, но звука упавшего предмета не последовало. Профессор стоял рядом, разглядывая пойманный справочник, а она чувствовала, как бьется в горле пойманной птицей пульс. В этом было что-то от первобытного страха перед крупными хищниками, рефлексы, генетическая память. Она училась на биолога, она хотела на этом специализироваться. Она отлично понимала причины и следствия собственных реакций. Но понимание не спасало от всепоглощающего иррационального страха.
