Связь установилась, как всегда, неожиданно. Кошкин стоял на платформе метро, подходивший поезд замедлял ход, еще три секунды назад на контакт не было и намёка, но поезд замер, и открылись двери. Первым в расходящиеся створки боком выскочил молодой человек с предсказуемым если он куда-то там не успеет, то кто-то с ним что-то ужасное, а потом пассажиры пошли плотной группой, и Кошкин закружился в беззвучной разноголосице. Мысли отчетливые, обрывочные, явные, подспудные, легко и трудно сказать, кому принадлежащие, какие-то амортизаторы, какая-то Настя, потом до остолбенения неожиданное, но абсолютно четкое уголовное право Монголии, и надо всем этим кто-то хотел курить, как хотят живой воды. Женщина, лет десять назад знававшая некоего Мышкина, остановилась, пытаясь понять, не постаревший ли Мышкин Кошкин, и уже было решила, что нет, только здорово похож, но тут Кошкин не выдержал, заулыбался, и совсем сбил её с толку. Он уже вошел в вагон, сел, а женщина с платформы всё заглядывала в раскрытые двери и волновалась, гадая.
- Дорогой мистер Беннет, - читала рядом с Кошкиным девушка с планшетника, - слышали вы, что Незерфилд парк наконец больше не будет пустовать?
Мистер Беннет ответил, что он этого не слышал. Кошкин же слышал, уже дважды, в переводе и оригинале, он узнал книгу мгновенно, но девушка читала ее впервые, осторожно входила в текст, как в незнакомую комнату, и оглядывалась, пытаясь понять хозяина по самым первым приметам.
- Тем не менее это так, - продолжала она. - Только что заходила миссис Лонг и сообщила мне эту новость!
Мистер Беннет промолчал. Ну, сказал Кошкин.
- А хотелось бы вам знать, кто будет нашим новым соседом? - с нетерпением спросила его (не Кошкина) жена.
- Готов вас выслушать, если вам очень хочется мне об этом сказать, - хором ответили мистер Беннет и девушка, это было лишь самое начало, но книжное чутье уже подсказывало девушке, что это хорошо, это удача, она все быстрее и быстрее летела по строчкам, и внутри у неё что-то радостно повизгивало, как у собаки, почуявшей верный след. "Стой! Куда?" - чуть не крикнул вдогонку Кошкин, когда девушка, ойкнув, пулей выскочила на едва не пропущенной остановке, трусики ее четко обозначились под лёгким платьем и, поддерживаемые памятью сразу трёх мужчин, еще несколько секунд треуголились в Кошкине, как крохотный светлый призрак. Наконец кто-то потный, усталый, только что с электрички и дачи, сдул их, словно горячим ветром с полей, а потом на освободившееся рядом с Кошкиным место опустился мужчина в синей рубашке, он, как ни странно, молился, и даже со словами, и слова эти были "Господи, если ты только есть, добей меня".
Не поворачивая головы, Кошкин встал и пошел к выходу. Следующая остановка была не его, да и с точки зрения телепатии как таковой действия его не имели значения - мозг сам рефлекторно разорвал связь, чтобы не захлебнуться чужим отчаянием. Но Кошкин знал, что еще некоторое время оно будет чересчур живо в памяти, и оставаться рядом с его источником Кошкин не видел резонов, он был уже ученый. Стоя спиной, он все же не выдержал, поймал отражение мужчины в оконном стекле и тут же пожалел - стекло было темным, свет был не тот, тени не те, и всё вместе придавало облику мужчины что-то неживое, как будто он уже был Там и оттуда, из тьмы, глядел в спину Кошкина провалившимися глазами. Кошкин отвел было взгляд, но все это уже начинало напоминать мелодраму, в нем закипала тихая злость, на себя, на него, приволокшего свое несчастье на всеобщее обозрение, подобно торгующему увечьем калеке, Кошкин постоял еще несколько секунд, потом сказал себе "да какого..." и обернулся.
Естественно, в спину Кошкина мужчина не смотрел, он смотрел на свои руки. Синие рукава его были длинны не по погоде, и в то же время коротки не по росту, туфли тоже явно не на июль, но всё в целом чистое и аккуратное. На вид ему было лет тридцать, лицо нездоровое и усталое, но, кажется, тщательно выбритое, постригся он недавно, внешних признаков злоупотребления алкоголем в нем не наблюдалось. Похоже, он всё еще пытался держаться, подумал Кошкин, ну что ж, тем хуже для него. Словно чувствуя инстинктивно чужой призыв, незнакомец поднял голову, встретился с Кошкиным глазами и замер, не видя его, как флюгер повинуется ветру, не думая о нём. Потом сознание его сцепилось с окружающим миром и взгляд прояснился. Он не тратил время на пассивное недоумение, он сразу пытался понять, что-то чувствовал шестым чувством, и Кошкин еще раз выругался и пообещал себе, что не отвернется, пока не остановится состав и не откроется дверь. Он не отвернулся, дверь открылась и Кошкин вышел.
Он не стал ждать следующего поезда, повторная случайная встреча уж точно не входила в его планы. Станция была пересадочная, и Кошкин спустился в подземный туннель до Пролетарской, там было сумрачно, гулко и так холодно, словно за стенами простирался космос. Над головою вереница экранов синхронно перелистывала рекламу - нестареющие лица на неистребимых телах, белоснежные ровные зубы в разрезе безукоризненной кожи, радость и счастье для ваших любимых - существа из ниоткуда, не похожие на людей и почти уже не видящие необходимости маскироваться. Кошкин поежился и ускорил шаг, но туннелю не было конца, кого-то он обгонял, кто-то шел навстречу - редкие прохожие, неуместные в этом холоде в своих майках и шортах; несовершенством тел не совместимые с геометрией места; живой неорганизованностью своею неприспособленные существовать среди прямых углов; толстые, худые, сутулые, с отставленными локтями, всякие, с сумками и без - беженцы с догорающей где-то Земли, как смогли, в чем были, обреченные оставаться в чужом здесь, без возврата, на краткое всегда, пока не кончится воздух, и спасти хоть кого-то из них было так же немыслимо, как не любить Джейн Остен.
