Ирина

Ноябрьский вечер был уже морозным, хотя и бесснежным.

Ирина стояла у третьего вагона в центре платформы и чувствовала себя не то космонавтом в невесомости, не то ребёнком на том аттракционе, который ускоряется и заставляет тебя заскользить с раскручивающегося конуса и, слетев с него, шмякнуться о – желательно – мягкую обивку, идущую по кругу площадки.

Вот и Ирине казалось, что платформа под ней вспучилась и что она сейчас скатится не то к одному составу, не то к другому – хорошо хоть, с обеих сторон стояли поезда, но дыра меж вагоном и краем платформы была столь широка…

Она поднимала глаза к бледно освещённому стальному навесу высоко над платформой, в прорезях которого было видно чёрное небо – с начинающими, вроде бы, порхать снежинками, – и почему-то не могла сообразить, какую форму имеют эти отверстия в крыше: пятиугольную? Шестиугольную?

Беременность опять кружила ей голову, и Ира опускала глаза, заставляя себя неотрывно смотреть на плывущий куда-то асфальт рядом с сумкой, и думала о том, что не с невесомостью это должно быть сравнимо, но скорее с перегрузкой, которую тоже, вроде бы, испытывают космонавты!

Очень хотелось сесть – хоть прямо на сумку или на асфальт платформы, – и вокзальный шум, голоса и топот отступали: не то слух отказывал, не то начинался обморок, – и тут, наконец, она увидела Милану, которая спешила к ней так, словно уже знала всё о её состоянии, будто торопилась на помощь.

– А почему ты здесь? Ведь второй вагон!

– Я знаю, но…

Ирина не сказала ей, что никогда не ездила в вагонах «люкс» и что подошла было к их, второму – такому же красному и блестяще-зеркальному, как все остальные вагоны «Стрелы», ничем не отличающемуся от них внешне, с таким же количеством окон, – вот только взгляд проводницы…

Ирина сама, в бытность стюардессой, выработала себе и этот взгляд, и приёмы эти: в самолёте грубо отшить пассажира, который сунется из переполненного эконом-класса в полупустой бизнес-салон.

Потому она и отошла от этой проводницы и от вагона «люкс», но, с появлением Миланы, проводница стала любезностью во плоти: и к Милане, и к Ирине, и к пованивающему чем-то носильщику, который было поотстал, а теперь взял и Ирину сумку тоже, и все вещи отнёс в купе.

Милана из сумочки достала кошелёк, а из него десять евро, на которые носильщик, не двигаясь, внимательно посмотрел, словно определяя для себя, что за бумажка, или в уме переводя её ценность в рубли: семьсот-восемьсот примерно. Наконец, взял, словно одолжение сделал.

– Когда же мы научимся быть европейцами! – громко сказала Ирина первую пришедшую в голову фразу, ничего не имея в виду, а просто желая поскорее плюхнуться вон на то синее сиденье в углу у окна. Что она и сделала, иначе потеряла бы сознание. Беременность всё-таки тяжело ей давалась: третий месяц начался.

– Разрешите, я покажу, как пользоваться оборудованием… – это льстиво говорила проводница, а Милана властно оборвала её:

– Мы сами знаем! Не первый раз едем.

– Попозже! Я сама у вас позже спрошу! – слабо пискнула Ирина, давая понять проводнице, кто из двоих пассажирок за обслугу (хотя это и так было ясно), и, в то же время, прося оставить их наедине.

Щёлкнула дверь – простым дешёвым щелчком, знакомым по самым обычным купе, и Ирина увидела перед собой склонившееся заботливое широкое, прекрасное лицо Миланы.

– Ты в порядке?

И мягкие тёплые губы коснулись её лба, глаз, потом накрыли её губы дружеским поцелуем, на который Ирина ответила – слабо, как рыбка, чуть трепыхнула ротиком. И сразу – будто бросилась куда-то с разбега – в пропасть – не рассуждая, сообщила:

– Ты знаешь, я беременна!

– Опа… Поздравляю! – Милана откинулась к спинке своего кресла, с той же синей обивкой, что у сиденья, которое инстинктивно выбрала Ира, но само кресло было вдвое шире и явно рассчитано – так сказать – на основного человека, в этом блядском купе, где всё было на двоих, но неравных.

Прямо от входа ты натыкалась на кровать почти в полтора метра шириной – достаточную для двоих, но формально предназначавшуюся одному пассажиру, а для второго или для второй – где-то верхняя койка, которая, чёрт знает, как откидывается.

Преодолевая тошноту и головокружение, Ирина подошла к двери купе, потом вернулась к окошку.

– А где душ? Ага…

Зашла в другую комнату купе: душевая кабина примерно метр на метр, раковина, зеркала; два белоснежно-белых халата, полотенца, шампуни; всё дорогое и новенькое, щегольское. Вернулась туда, где Милана разглядывала этикетку на бутылке шампанского.

– Значит, ты беременна… И кто отец будущего ребёнка?

– Гена, тот самый… который устроил завтрашнюю встречу.

– Я так и подумала.

– Но он ещё не знает, – добавила Ирина. – И пока не должен знать.

– От меня не узнает, – Милана пожала плечом.

– Ты хотела спрыснуть нашу поездку? – Ирина печально кивнула на шампанское, но Милана убрала бутылку куда-то на пол.

– Нет! Это мы сейчас попросим унести. И закажем ужин с соком. А пока давай выпьем минеральной, и фрукты вот… Тебе полезно: скушай виноградика!

…Поезд плавно тронулся…

Милана Вознесенская была звездой европейского подиума – настолько известной, что лишь неотёсанностью вокзальной публики объяснялось то, что никто на перроне не подошёл за автографом.

Ирина по-прежнему находилась в каком-то полуобморочном состоянии: словно бы видела мир из-под тёмной болотной воды или сквозь солнцезащитные очки, которые были бы совершенно неуместны в эти уже очень длинные и тёмные ноябрьские вечера. И она не понимала, отчего ей хуже: оттого ли, что так тяжело начиналась эта беременность, или оттого, что призналась в ней Милане?

…Но беременность беременностью, а важным делом Ирины оставалась её работа, которая далеко ещё не была закончена… Работа заключалась в том, чтобы заснять на видео их с Миланой лесбийские постельные утехи, – в номере в Москве она с помощью своего начальника Геннадия Корчаева установила две камеры, но там почти ничего не попало в кадр. Теперь нужно было в Петербурге сработать наверняка!

Конечно, у них будет секс и здесь, в поезде, – но здесь-то уж камеры было бы ставить совсем стрёмно.

…Как я изменю своё отношение к тебе, сука, – думала Ирина, не глядя на Милану, – когда сниму тебя на видео во всей красе, и можно будет тебя шантажировать…

… Но злости надолго не хватало; злость почему-то пропадала, ведь она, действительно, успела сдружиться с этой длинноногой красавицей, хотя ничего кроме объекта спецоперации в Милане изначально не видела. Именно в качестве «подсадной утки» Гена свёл её с Миланой Вознесенской-Карью, и Гена был Ириной не очень доволен из-за того, что в Москве она почти провалила задание.

…Принесли ужин, принесли соки, – Ирина заказала гранатовый и манго, – и две женщины говорили о том, что для них было важнее всего: о материнстве.

У них обеих уже был первый ребёнок, и у обеих в каком-то смысле неудачный; теперь все надежды были – на второго.

– …Постой, тебе сколько лет? – спохватилась Милана. – Извини, конечно, за бестактный вопрос…

– Да нет, почему же… Мне тридцать четыре.

– Всего?! – Милана виновато зажала рот ладошкой, но Ирина добродушно рассмеялась:

– А что, я настолько плохо выгляжу? Как говорится, «уйди, старушка, я в печали»?..

– Семь лет это, конечно, тоже разница, – оправдывалась Милана. – Но… Тут, наверное, что-то поколенческое, в смысле – социологическое…

– Здесь именно то, дорогая, что я на третьем месяце беременности, а это, видишь ли, старит… Но не всех. Да и я вполне пока ещё рыбка.

Невысокая, но спортивная блондинка, Ирина встала в профиль к подруге, напружинив бицепсы и чуть оттопырив ягодицы, – и та среагировала правильно:

– Ой, не возбуждай раньше времени… Пусть унесёт сначала тарелки и остальное… Но скажи мне, почему ты не хочешь, чтобы Гена твой знал, что он отец?

– Сложно это, – сев обратно за столик, Ирина нахмурилась. – Нет, я ему скажу, конечно, но… Не хочу мешать в одну кучу с этой поездкой – я и тебе не хотела говорить, ведь поездка очень важная!