Когда я с ней попрощался и вернулся домой, я понял, что забыл ключ от квартиры, а родители были на даче. Вообще-то, запасной ключ всегда был у соседки, но будить ее было неловко, ночь все-таки, да и спать не хотелось, надо было все переосмыслить, я вспоминал ее голос, смех, серые глаза, русые волосы, светло-зеленый сарафан с небольшим вырезом на груди. Поэтому уехал на автобусе на вокзал, до четырех часов утра толкался в залах ожидания, бродил по переходным мостам и перронам; когда большие электронные часы над зданием вокзала показали 4:30, вышло солнце, порозовели окрестные дома и улицы. Я двинулся обратно, шел через весь город, по мосту через реку, вернулся около шести утра, постучал к соседке, взял ключи, открыл квартиру и проспал до обеда.

Проснулся с четким пониманием того, что надо начинать новую жизнь. Вернее, возвращаться в старую. Собирать себя по кусочкам. Открыл записную книжку и стал писать план на лето: что сделать, какие книги прочесть. Но с чего начать? Вспомнил ту маленькую библиотеку, куда ходил в 10 классе. Решил туда опять записаться. Это будет символично. В библиотеке, в разделе советской поэзии, привлек внимание маленький сборник белого цвета с тонкой корочкой, фамилия автора была незнакома, открыл на первом стихотворении: «Я снова юность повторяю, уроки давние твержу».

На патронном заводе требовались грузчики в ночные смены. Я устроился в цех вытяжных автоматов. Эти огромные станки производили заготовки для гильз, в цехе стоял такой шум, что нам, рабочим, если возникала редкая потребность общения, приходилось кричать друг другу. Мне надо было на тележке возить гильзы от автоматов в печи, где они проходили обжиг. Работа не была непрерывной, вернувшись с пустой тележкой от печи назад к станкам, можно было посидеть пять минут, подождать следующей партии. Во время этих коротких передышек я придумал себе занятие – оказывается, если захотеть, можно услышать в непрерывном шуме и грохоте станков человеческие голоса, могучий хор. Этот воображаемый краснознаменный ансамбль выводил в ночи знакомые мелодии про соловьев, спящих солдат, про о чем-то шумящие березы.

Днями я отсыпался, а вечерами часто уезжал на Западный, туда, где она жила. Но я не знал точно, где. Простая мысль – узнать адрес через общих друзей – почему-то не приходила в голову. Я просто бродил вслепую и старался угадать.

И в самом деле, тем летом появилась новая ветка трамвая, она шла от вокзала на Западный поселок.

Помню самую первую свою поездку, вдоль красной кирпичной стены хлебозавода беспризорные клены, когда вагон с дребезжанием поворачивает, его открытые окна захватывают, ранят эти зеленые ветки; потом новые девятиэтажки, стайка девчонок у подъезда со скакалками, остановочная платформа электрички, бабушки продают гладиолусы и астры, переезд, бараки, эти уцелевшие призраки войны. Я выхожу у маленького клуба с четырьмя колоннами. Набор в кружки баянистов, аккордеонистов, кройки и шитья, сегодня на экране «Центровой из поднебесья».

Прямо за кинотеатром высоченный забор, колючая проволока, вышка, часовой. Это зона, Сиблаг. И тут же детский садик, тополиная аллея, магазин «Книги», школа, потом начинается как бы деревня, а потом город возвращается, «сталинка», двух- и трехэтажные желтые и бежевые дома, запах молодых листьев и пыли. Она может жить в любом из этих домов и может выйти из любого подъезда. Кружится голова. Поворачиваю на Фасадную, пересекаю Титова, вхожу в сплошной массив частной застройки, в переулок Танкистов. Становится темно. Вижу вдали огни – это новый строящийся микрорайон. Подхожу к нему вплотную, на границе двух сред, как бы прошлого и будущего, оказывается маленькое озеро, скорее болотце, тут как ни в чем не бывало продолжается своя нехитрая жизнь – пронесется стрекоза, квакнет лягушка. Я спускаюсь к озеру по деревянным ступенькам с перилами, смотрю снизу, задрав голову, на девятиэтажные дома. Микрорайон надвигается, светит всеми своими огнями и скоро раздавит эти почерневшие мостки, покосившиеся заборы, стрекоз, лягушек, птиц.

Бабьего лета не получилось, как-то сразу зарядили дожди, оголились ветки, листья прилипли к черному асфальту. Возле магазинов мокли груды темно-зеленых арбузов. Арбузы были несладкие и покупались плохо. На стульчиках рядом с лежащими прямо на земле чугунными весами зябли женщины-продавцы в замызганных белых халатах, надетых поверх плащей, в митенках, из которых выглядывали ногти с грязно-розовым маникюром. Но и слякоть быстро кончилась, потому что задул ветер, полетела крупа, тротуары высохли, промерзли, на их обочинах появились первые снежные заносы… Ну и что? Не в первый раз, уже бывало – любить издалека, надеяться на что-то, непонятно, правда, на что, накачивать себя стихами и просто ждать. Ждать, когда этот огонь выгорит, задохнется. От постоянного о ней думания и невидения образ выхолащивался, размывался, я был уже не уверен, что, встреть я ее сейчас, я бы ее узнал. Наверное, чтобы совсем не забыть, я вырезал из журнала «Советский экран» фотографию польской актрисы, похожей на Ольгу. Те же светлые волосы, сероглазость, курносость, неброскость, на первый взгляд. Да и имя созвучно – Малгожата.

Я забросил университет, дипломную работу и проводил время в читалке областной библиотеки. Увлекся советской школой критики 1920-х годов. Мне казалось, что тут открывались огромные перспективы, что если внедрить в литературоведение математические методы, можно было бы решать интересные задачи, например доказывать заимствования, плагиат.

Каждый вечер по телевидению, после новостей, давали прогноз погоды на завтра. Этот прогноз сопровождался фотозарисовками Новосибирска и песней в исполнении местного ВИА. Там пелось о зиме, о том, что «где же теперь нам повстречаться», а в конце – «так придумай ты сама, как поправить это». Вот именно, ты уж сама что-нибудь придумай.

Но придумала не она, придумал Володя со своей невестой. Однажды вечером, в середине декабря, придя домой, я увидел на своем письменном столе записку, написанную на обратной стороне двух билетов в кино: «Андрюха, извини, не дождались, мы торопимся. Новый год встречаем у нас. Будь как штык в 10. Тебя ждет сюрприз. Вова. Наташа». Эти два синих двадцатипятикопеечных билета с оторванным наискось корешком я носил в нагрудном кармане пиджака, время от времени вынимал, рассматривал и перечитывал, как полярник на льдине перечитывает письмо, сброшенное с большой земли.

Новый 1977 год встречали в таком составе: Володя с Наташей, я, Ольга и ее подруга Тамара (Томчик). Собрались в десять. Стали провожать старый год, смотрели «Огонек». В комнате был полумрак, горели огни на елке, Ольга была в глухом сиреневом платье, я украдкой на нее поглядывал, как бы уточняя, перерисовывая размытые с лета черты. Потом встречали Новый, в два часа ночи двинулись на елку, жгли бенгальские огни, катались с горки, около трех утра вернулись домой. Володины родители ушли к друзьям, оставив нам квартиру, мальчишки легли в спальной, девчонки – в гостиной. Первого проснулись поздно, допивали вино, пели (Володя аккомпанировал на баяне), разыгрывали лотерею, играли в «горячо – холодно». Вечером ходили в кино. Компания из пяти плохо делится на пары, поговорить с глазу на глаз не получилось. Правда, удалось узнать, в каком она институте, на каком факультете и в какой группе. Торговый, технологический, 425-я. Помню вопрос:

– А зачем тебе моя группа?

На период сессии я планировал уехать заниматься в общежитие университета. Утром третьего января вышел из дома, увидел во дворе первые выброшенные елки и передумал. Вечером вернувшиеся с работы родители удивились.