Сорок лет назад на экраны вышел многосерийный фильм Александра Бланка «Цыган», в котором я сыграл сына Будулая. А самому мне в следующем году – шестьдесят. Как быстро летит время…

Недавно по ТВ прошел сериал «В Созвездии Стрельца», где я исполнил роль Брежнева. Между прочим, много лет назад именно генсек явился одной из причин моего непоступления во ВГИК. На самом деле Леонид Ильич ни при чем, виноват мой юношеский максимализм, всю жизнь с ним борюсь. От «прозы жизни» всегда спасали стихи, пишу их практически с самого детства, недавно выпустил сборник «Нерасшифрованный аккорд», вот одно из вошедших в него стихотворений:

Я хочу написать светло-розовым цветом Молодую тебя и несмелую… Я хочу… Поглядел – краски розовой нету… Жаль… Придется писать черно-белую.

Это четверостишие родилось в начале восьмидесятых – вскоре после премьеры «Цыгана». Вырос я в городе Шахты Ростовской области. Мама Галина Сафоновна работала в проектно-строительной организации. Отец Алексей Васильевич – горнорабочим, его бригада установила два мировых рекорда по добыче угля. Папа и в школе учился на одни пятерки, и в работе стремился быть первым. В итоге заработал бронхиальную астму, эмфизему легких и в достаточно молодом возрасте стал инвалидом второй группы. Маленьким я мечтал играть на скрипке. Увидев инструмент в витрине единственного в Шахтах универмага, умолял маму купить. Не купила. Во-первых, музыкальная школа, тоже единственная, располагалась на другом конце города – кто бы меня туда возил? Родители с утра до вечера на работе. Во-вторых, младшая сестренка появилась – как заниматься музыкой в квартире с грудным ребенком? Практически в соседнем дворе находился Дворец спорта. Папа отвел меня туда за руку, спросив, чем хочу заниматься. Я ответил: «Плаванием!», поскольку обожал фильм «Человек-амфибия». Была и еще одна причина, о которой родители, по счастью, не знали. Каждое лето меня отвозили на Кубань, жил я у тетушек и дядюшки – папиного брата и сестер, чудесно проводил время. В тот день – мне было семь лет, через два месяца предстояло пойти  в первый класс – с закадычными приятелями, один был старше на три года, второй помладше меня – отправились купаться. Я первым зашел в реку и почти сразу начал тонуть, затянуло в водоворот. Старший друг ринулся спасать и в полуметре от меня тоже ушел под воду. Младший приятель бегал по берегу, истошно орал и звал на помощь. Не помню, как очутился на берегу. Мужики, прибежавшие из деревни, вытащили моего товарища, пытались откачать – но оказалось поздно… Следующей ночью, по словам тети Веры, я лунатил. «Встал и отправился во сне на улицу. Взяла тебя за руку, – вспоминала она, – чтобы не испугался. Ты обошел двор и вернулся в кровать». Наутро я не смог вымолвить ни слова, онемел. Тетя повела на край хутора к какой-то бабке, та отчитала надо мной молитвы, и речь вернулась. Я взял слово с тети Веры, что не расскажет о произошедшем маме с папой. Она обещала… Так что на плавание я записался осознанно: хотелось победить водную стихию, я на нее зуб точил. На тренировках, когда давали свободное время, кто-то дурачился и с бортика прыгал – а я нырял, проверяя себя, сколько метров смогу проплыть под водой. К концу учебного года двадцатипятиметровый бассейн переныривал, ровесники и половины не могли одолеть. Умение сохранилось по сей день, проплыть под водой «полтинник» для меня не проблема. В школе я учился неплохо, но хромало поведение – обожал смешить ребят. Дневник был красным от замечаний, мама ругалась: «В каком месте у тебя шило? Вытащи уже его!» Когда учился в пятом классе, родители решили развестись. Не ладилось у них. Мама встретила  другого мужчину, он позвал замуж. – Мы с тобой и сестренкой уедем, – объясняла мама, – это не очень далеко, сможешь навещать папу когда захочешь. Вдруг говорю: – Нет, мам, я останусь с отцом. Мама потеряла сознание… – Она что, не могла заставить, вам же всего одиннадцать-двенадцать лет было? – Нет. Переубеждать бесполезно, заставить тоже, я же упрямый. Во-первых, сыграла роль мужская солидарность. Все-таки мама уезжала с новым мужем и моей сестренкой, а папа оставался один. А во-вторых, как это бросить класс,  друзей? В Шахтах новости разлетаются быстро, все соседи уже знали, что семья наша распалась. Бабки во дворе приставали с дурацким вопросом: «Леш, а кого ты больше любишь – маму или папу?» Я не отвечал, поскольку любил обоих. На выходные и каникулы ездил к маме за сто пятнадцать километров. Отец уже не работал по причине инвалидности. По вечерам во дворе играл с мужиками в домино, заканчивалось часто выпивкой. Я за него страшно переживал и однажды предложил: «Давай ты какое-то время поживешь в деревне у своих сестер? У них полно забот, поможешь». Чувствовал: в городе он погибнет. В деревне отец ходил на рыбалку, чинил калитки, строил беседки, просто помогал по хозяйству, в общем, был при деле. И сестрам хорошо, и он духом воспрял. Встретил там женщину, в которую был  влюблен еще до армии, они сошлись и до конца дней были вместе. В Шахтах папа теперь бывал нечасто, и я жил один, сам себе хозяин к огромному ужасу школьных педагогов. Те не понимали, как меня урезонивать, ведь даже родителей в школу не вызовешь. – А что с вами было не так? – С одной стороны, учился прилично, без троек. Знаменосец, участник всех турслетов, стоял в почетном карауле у Вечного огня, играл Деда Мороза на школьных новогодних утренниках. Плюс к тому уже был чемпионом города по плаванию. А с поведением попрежнему дела обстояли хуже некуда. Вот для примера история. В 1976-м, кажется, случился по весне очередной съезд партии, выступал Леонид Ильич Брежнев. Он был уже совсем плох, не говорил, а буквально мычал. Учеников старших классов обязали речь генсека слушать по радио на политинформации. Вела ее наша классная руководительница. Ее муж занимал крупный пост в городе, а муж моей двою родной сестры работал у него шофером, так что я знал всю подноготную этой семьи: и как чиновнику с торговых  баз привозят тюки тканей и коробки с колбасой, тогда как в магазинах – шаром покати. С трудом порой сдерживался, чтобы на очередном уроке не выпалить классной руководительнице: «Что вы нам тут про коммунизм рассказываете, как жить стало хорошо, вам-то может и стало, а остальным – нет». Она чувствовала мою неприязнь и побаивалась, как бы чего не ляпнул. «Никульников, – говорила, – буду ставить тебе четыре по истории (она вела этот предмет), только не приходи на урок». Но вот прогулять доклад Брежнева, которого я ненавидел как воплощение лживой системы, не дозволялось никому. К началу политинформации я опоздал. Влетел, когда в классе уже стояла звенящая тишина и радио выдавало первые фразы «исторической речи» дорого го Леонида Ильича. Классная руководительница прошипела: «Садись!» Сел, быстро заскучал и стал тихо Брежнева передразнивать. Одноклассники схватились за животы, и вскоре, не в силах сдерживаться, хохотали в голос. Учительница заорала: «К директору!» Схватила меня за шиворот и поволокла по коридору плача, видимо от бессильной ярости. Вваливаемся в директорский кабинет – она с порога кричит: – Никульников сорвал доклад Леонида Ильича! Директор изумился: – Да? – И пообещал: – Обязательно разберемся, но позже, а пока идите,  идите. Но что он мог со мной сделать? Если б меня, допустим, в сторону уголовщины понесло, отправили бы в колонию – и дело с концом. Но я-то хорошист! Знаменосец, спортсмен… И все-таки директор вызвал после «брежневского доклада» и строго сказал: «Если в конце учебного года не заберешь документы и не уйдешь из школы, то десятый класс (тогда мы учились десять лет), обещаю, закончишь со справкой по поведению». Это означало, что не выдадут аттестат.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.