***

Монстры не дружат с людьми – монстры их убивают. Она такой жизни не просила, но раз ее сделали монстром против ее же воли, то и поступать она будет соответственно. Она слишком долго терпела, слишком сильно себя сдерживала, притворялась нормальным человеком, пыталась жить как раньше. А ради чего? Чтобы получать пинок за пинком? Чтобы в итоге лишиться того немногого, что представляет для нее какую-то ценность? Все это стало напоминать какую-то насмешку, глупую жестокую шутку, которой не видно конца. Она дала слабину, размякла, и ни к чему хорошему это не привело. Нет, так не пойдет, с нее довольно, и теперь она покажет, на что способна.

Галина Павловна Гирова родилась и выросла в безвестной деревне Ковтнюки. Конечно, Галиной Павловной ее никто никогда не называл – просто Галя. В Ковтнюках царила атмосфера фамильярности и амикошонства: человека величали либо по имени, либо по отчеству, либо по фамилии – только что-то одно, никаких сочетаний. Названия деревни Галя не понимала, да и никто из жителей не смог бы толково объяснить, что оно означает. Ясное дело, все понимали, с каким словом оно рифмуется, и шутки на этот счет стали не просто традицией, но чем-то вроде местного национального достояния. Ни один уважающий себя ковтнюковец не мог позволить себе смолчать, если ситуация давала повод пошутить, а уважали себя все ковтнюковцы от мала до велика, и иногда это самоуважение было настолько сильно, что, казалось, соответствовать тому самому рифмующемуся слову было их долгом перед самими собой и перед отечеством. Особенно инициативные шутники занимались исправлением названия населенного пункта на дорожных знаках, что вылилось в их упорную многолетнюю борьбу с полицейскими, на которых свалили миссию по защите чистоты названия деревни. Борьба шла с переменным успехом, шутников периодически отлавливали и наказывали, но всегда находились их последователи, готовые сложить голову за правое дело. Примечательно, что среди нарушителей пару раз оказывались сами полицейские, разгоряченные дедовским самогоном и решившие, что они не твари дрожащие («или как там было?»), но право имеют побыть как все. Но надо сказать, что в Ковтнюках стражем правопорядка мог считаться только тот, кто по собственному опыту знал, как сей порядок не только поддерживать, но и расшатывать. Что касается принятия на грудь, этим ковтнюковцы не брезговали и часто скрашивали скучные будни подобным образом, но настоящих забулдыг в деревне были единицы. Большинство знали меру, хотя мера могла быть впечатляющей.

К числу знатоков меры принадлежали и родители Гали – Павлик и Аллочка. Это были поистине жизнерадостные люди, завсегдатаи всех мероприятий, торжественных и не очень. Присутствие Павлика и Аллочки было залогом успеха любого праздника, они сами были ходячим праздником, он всюду носил с собой свою гитару, а она подпевала ему хоть и не профессионально, но вполне красиво, что вкупе с ее внешностью делало Аллочку в глазах охмелевших слушателей еще более привлекательной. Павлику завидовали все ковтнюковские мужики, ведь он присвоил себе первую красавицу на деревне, притом что сам он как-то особенно выгодно на фоне остальных претендентов не выделялся: были и позажиточнее, и побрутальнее, и, чего греха таить, поумнее. Невысокий, худощавый, курносый, кое-как закончил восемь классов (хотя последним он практически не отличался от основной массы мужского населения Ковтнюков, где действовало суровое правило 444: имея больше четырех четверок за четверть, ты рисковал быть списанным в разряд ботанов-изгоев. Как-то раз, в седьмом классе, у Павлика, к его собственному удивлению, а также к удивлению родителей, одноклассников и самого учителя, выставлявшего оценки, вышло пять четверок, и ему потом долго пришлось пояснять пацанам за эту оплошность и чуть ли не просить учителя перерисовать цифру). После армии Павлик устроился работать водителем в районный хлебозавод и на какие-то высокие должности никогда не претендовал.

В деревне задавались вопросом, чем таким он покорил Аллочку Воробьеву, и немудрено, что начали ходить слухи о том, что все дело в его анатомии, что природа одарила его выдающимся мужским достоинством или, выражаясь более простым, без замашек на аристократизм языком ковтнюковцев, у Павлика большой хуй. Те, что полюбопытнее, взялись проверить эту гипотезу. Метод был незамысловатый, а именно позвать Павлика в баню, но была одна загвоздка: не переносивший духоту Павлик эту процедуру не любил и всячески избегал. Трезвого подопытного уговорить пойти вместе в баню никак не удавалось, потому пришлось заманивать его после изрядного количества выпитого. Но и дальше нашлась другая трудность. Обычно все, как люди воспитанные, прикрывались в парилке полотенцами, Павлик не был исключением. Через его полотенце было ничего не разобрать, поэтому нужно было заставить Павлика от него избавиться. Просто же сдернуть с него это ненавистное одеяние никто не решался: мало ли что он о них подумает, а им потом еще с ним в одной деревне жить да в глаза ему смотреть. Все хуже стоявшая на ногах троица исследователей мужского тела Павлика разработала гениальный план. Поддавая пару, они сетовали на то, что в бане слишком душно, но видя, что Павлик (которому уже давно не мешало бы выйти на свежий воздух) не спешит снимать полотенце, начали поочередно снимать свои, как бы показывая ему, что в этом ничего такого нет и мужикам нечего стесняться друг перед другом. К тому моменту, когда плохо соображавший от спирта и жары Павлик наконец решился последовать примеру коварных товарищей и отодрать от себя прилипшее полотенце, те соображали не менее плохо и уже забыли о своей миссии раскрыть тайну Павликовой привлекательности и положить конец догадкам всех завистливых мужчин-ковтнюковцев, не добившихся руки и сердца, а заодно и прочих частей тела Аллочки. На утро никто так и не смог вспомнить, насколько велико бремя Павлика; ему же после бани было так плохо, что он зарекся впредь переступать порог подобных злачных мест. К досаде любопытных энтузиастов, гипотеза так и осталась ни подтвержденной, ни опровергнутой. Со временем большинство Аллочкиных воздыхателей успокоились и смирились с тем, что она принадлежит другому, но пара-тройка особенно отчаянных и настырных романтиков еще долго не оставляли своих попыток привлечь к себе внимание и отбить ее у Павлика. Пусть даже у этого курносого большой член – что, на минуточку, еще не точно – главное ведь не размер, а техника и старательность. Но какими бы доводами ни руководствовались поклонники Аллочки, она оставалась верна своему мужу, который, в свою очередь, оставался верен своему решению больше не ходить в баню.

Не все, однако, верили в крепкие семейные узы Павлика и Аллочки, которая с юных лет имела репутацию девушки ветреной и несерьезной. Более того, многие не понимали, почему она со своими природными данными не едет покорять столицу. Стройная большеглазая блондинка с алыми, будто всегда накрашенными губами скрывала свою красоту от мира в никому неизвестных Ковтнюках. От подобных разговоров и советов поехать попробовать себя в модельном бизнесе она всегда отнекивалась: «Что, без меня моделей мало? Таких, как я, сотни. И что я там буду делать? Мне и здесь хорошо». При всем своем патриотизме ковтнюковцы считали, что в столице Аллочке будет лучше (они всегда знали, что лучше для ближнего, в этом надо отдать им должное). С другой стороны, ее нежелание уезжать их негласно радовало, ведь в противном случае Ковтнюки лишились бы своей главной красотки. Впрочем, радовались не все. Некоторые женщины устали вытирать слюни своих мужей, которые те пускали на Аллочку, и потому были в первых рядах советчиц, уговаривавших ее отправиться на поиски лучшей жизни.

Аллочку действительно все устраивало. Амбиции ей были чужды, она не скучала и не тяготилась жизнью в деревне. Вопреки внешности немного адаптированной Барби, она умела все, что должна уметь деревенская хозяйка, и получала удовольствие даже от утомительных домашних дел, хотя и в безделье себе не отказывала. О любви Аллочки к жизни говорила ее улыбчивость, которая в то же время могла ввести в замешательство: с одинаковой улыбкой она встречала гостей, ощипывала обезглавленную курицу или опрокидывала рюмку сводящего скулы самогона. Казалось, ничто не могло поколебать ее позитивного отношения к этому миру, разразись даже ядерная война, она бы встретила свой конец от ударной волны все с той же улыбкой.