Посвящается той девочке, которая осталась там.

Которая сейчас, в далёком 2015 году, пытается выжить.

И не знает, что все будет хорошо.

Она справится.

Про мёд, смерть и какие-то смыслы

Когда мне было пять или шесть лет, я вдруг осознала, что такое смерть. Насколько это вообще может осознать маленький ребенок. Я просто играла во что-то на полу и каким-то образом задумалась об этом, рядом, на кровати, сидела моя бабушка, которая не могла ходить, и тут я вдруг начала истошно плакать. А точнее даже рыдать. Не объясняя причины, как это часто происходит у детей. Я помню то чувство, которое тогда испытывала. Это была смесь безвыходности и страха, которая настигала, как морская волна, попадая в горло и обжигая его, оставляя неприятные ощущения, вызывающие неописуемую панику. И как будто ничего нельзя было с этим поделать. Я плакала не потому, что я когда-нибудь умру, а потому что умрут мои близкие. И мне было очень и очень страшно из-за этого. Не знаю, что тогда думала бабушка, может, что я ударилась, например, но она позвонила маме, дала мне трубку, и они вдвоем начали меня уговаривать успокоиться, но не тут то было. Я просто повторяла в трубку, что я, кажется, поняла, что значит смерть, и не переставала плакать. Успокоилась только спустя час, и то лишь потому, что бабушка очень попросила, ведь пришел отец, а мы не должны были привлекать его внимание, потому что он мог разозлиться и опять ударить кого-нибудь из нас.

И не знаю, почему начала писать об этом именно сейчас. Просто, видимо, я часто думаю о смерти с тех пор. Наверное, даже слишком часто, но ничего не могу с этим поделать. Это как дурацкая привычка. И если, когда человек грызет ногти, ему мажут их специальным горьким лаком, чтобы отучить, то похожего легального средства для того, чтобы отучиться думать в подобных руслах, увы, не существует.

Недавно мама спросила у меня, чувствую ли я, как быстро летит время. Я чувствую и замечаю, а она до последнего момента не замечала этого. Она утверждает, что, когда она была моложе, время так быстро не неслось. "Неслось, конечно же" – ответила я ей. Но она не поверила и продолжила настаивать на своем. По большому счету, время ведь тоже придумали люди. Само понятие. Его нет. Уже нет прошлого, еще нет будущего, а есть только сейчас. Вот это самое мгновение и все. Кто-то сказал однажды: "Запомни это мгновение. Оно и есть твоя жизнь." И этот кто-то чем-то действительно был прав. Вот так все и происходит. Вот, казалось бы, совсем недавно я маленькая начала осознавать, что такое смерть, сидя на ковре у тумбочки с книгами и играя во что-то свое, а сегодня мне уже двадцать, и я чувствую себя последним, оставшимся на дереве и уже почерневшим и подгнивающим листком какого-нибудь среднестатистического клена. Знаете, бывает в декабре, когда уже все листья опали и сгнили, на каком-нибудь дереве обязательно остается один, который никак не сорвет ветер, не оставляющий попыток этого сделать. И вот он трепыхается, как загнанная птица, такого черно-оранжевого оттенка, как будто в кровавых подтеках, трепыхается и ждет, когда же, когда же… Когда же ветер уже сорвет его с дерева, и он полетит куда-то догнивать.

В детстве я часто ездила с мамой в ее деревню на лето. Там наши соседи разводили пчел и продавали мёд. И я часто бегала к ним, когда приходили покупатели, и смотрела, как они разливают его по тарам. Это было очень красиво. Что-то солнечно-тягучее и прозрачное, замысловатым узором то медленно, то быстро ложится в баночку, не оставляя за собой следов какого-либо отсутствия в ней. Так вот, пожалуй, единственное, чего я бы хотела на данный момент, учитывая все эти мысли в моей голове и бессонные от них ночи, так это, как можно ярче запоминать каждый свой день или хотя какие-нибудь. Потому что тогда возникает, пусть и возможно мнимое, но ощущение, что время не утекает сквозь пальцы быстро-быстро, как водопроводная ржавая вода, а течет себе постепенно, равномерно и в любом случае правильно, как красивый тягучий солнечно-прозрачный мёд, пока не заполнит баночку целиком.

18 декабря 2015

Мальчик, который спас моего медведя

Есть мальчик по имени Илья. Мы с ним всегда были, знаете, такими, иногда здоровающимися соседями по подъезду. Он знает моего отца, я знаю его мать, иногда мы даже здороваемся. Наше же знакомство с Ильей началось с героического спасения моего любимого медведя. Мне было года четыре, я играла во дворе и ко мне подбежала чья-то собака. Я, с детства любящая животных, без каких либо задних мыслей и ни капли не мешкая, начала протягивать к ней руки, гладить. А собака, видимо, подумала, что я хочу с ней поиграть, и нагло глядя мне в глаза, вырвала моего мишку и побежала. В ту же секунду я начала рыдать, параллельно представляя, как ужасно будет выглядеть моя жизнь без этого медведя. Я даже помню эти до боли в груди грустные картинки, которые проносились в моей голове под песню Боярского «Все пройдет», которую на тот момент я знала наизусть. Короче говоря, я стояла с трагической гримасой скорби всего еврейского народа и плакала, и тут появился Илья на белом велосипеде, догнал собаку и вернул мне мою игрушку. Это был определенно подвиг! О котором я, к сожалению, забыла спустя пару дней и вспомнила только спустя несколько лет, когда перешла в среднюю школу, в которой он уже учился.

Надо сказать, что нормально мы никогда не общались. Было время, когда мы здоровались, когда мы не здоровались, когда он дразнил меня со своими школьными друзьями, когда он поднимал меня со ступенек в нашем подъезде, которые я и по сей день люблю протирать собой (особенно зимой), когда мы перекидывались парой фраз, пока ехали в одном лифте, когда делали вид, что вообще не знаем друг друга, когда он составлял мне компанию, пока я шла в ближайший магазин и когда, видя, что я расстроена чем-то, пытался поднять мне настроение, пошутив.

Сейчас мне двадцать, ему двадцать пять и у него четвертая стадия рака. А у меня до сих пор просто не поворачивается язык назвать его не мальчиком из моего подъезда, а как-то по-другому. Три года назад он сначала пропал на некоторое время, а потом вернулся очень изменившись. Он больше не улыбался, редко выходил из дома, и мы больше совсем не разговаривали.

Пару дней назад, я ждала маму около подъезда со своей собакой, он вышел, сел на лавочку и просто начал смотреть перед собой, вглядываясь в пустоту. Он теперь часто так делал. Садился на какую-нибудь лавочку на детской площадке около нашего дома и просто смотрел куда-то неподвижным взглядом, будто пытаясь ухватиться им за что-то невидимое. Я уже давно перестала его узнавать.

– Привет, – вдруг сказал он, не переводя на меня свой взгляд, сидя все так же неподвижно.

– Привет, – тихо ответила я.

– Присаживайся. Подождем вместе твою маму.

Я молча села на краешек лавочки, моя собака как всегда полезла к нему, весело виляя хвостом, он погладил ее и повернулся ко мне лицом. На меня смотрел бледный лысый и будто незнакомый человек. Но глаза. Это были все те же чистые, голубые глаза, которые я никогда не перепутаю ни с чьими другими.

– Знаешь Диму? Его застрелили осенью, – сказал он.

– Да, знаю. Мы до шестого класса сидели за одной партой.

Илья нервно качнул головой.

– А ты всегда казалась мне знакомой. Ну, знаешь, будто мы всегда были знакомы, – он снова перевел куда-то взгляд и продолжил: – Я тоже плохой человек, видимо. Как он.

– Нет, ты вовсе не плохой человек. И никогда не был плохим, – поспешила возразить я.

Он немного помолчал и ответил:

– Хорошо. Я рад, что ты так думаешь.

Мы посидели какое-то время в тишине, мне позвонила мама и сказала, что она уже у метро, а когда я договорила, Илья пристально посмотрел мне в глаза и добавил ко всей этой дурацкой тишине:

– Мне больше нельзя делать химиотерапию.