Тоше Бергеру было двадцать. Хрупкий, нежный, почти болезненный и всегда немного смущенный, он был предметом неприличных мечтаний всех своих однокурсниц. Они ворковали над ним, бросали на него ласковые взгляды и были готовы на любые жертвы вплоть до написания курсовой, лишь бы он обратил на них свое внимание. Признаться, первые две недели Тоше нравился ажиотаж вокруг него, но потом он уже сам не знал, какой угол искать, где бы спрятаться от неутомимых преследовательниц. Риточка хохотала от души, глядя на него; как он опасливо выглядывал каждый раз из своего очередного убежища, как его личико приобретало при этом забавное страдальческое выражение, и как он смотрел на Риточку с укоризной, мол, у меня такое горе, а ты, бессердечная, смеешься! Риточке он понравился сразу, еще на вступительных, но подойти к нему сразу ей не позволила гордость. Она наблюдала за ним издали, за этим изнеженным, нервическим мальчиком с серьезным выражением лица; за тем, как он разговаривал с другими, как кривая улыбка трогала его губы, и мечтала о том, как его длинные, цепкие пальцы сомкнутся обручем вокруг ее запястья, и как ей будет больно и хорошо одновременно. Тоша был очарователен, и весь первый курс бросал на Риточку вожделеющие взгляды. Только он умел смотреть так, что в его взгляде сочеталась невероятная трогательность, нерешительность и страсть. Риточка сама завела с ним разговор уже в конце летней сессии, а потом они робко поцеловались на набережной. Все лето Тоша был мучительно робок, краснел, как девица, и даже боялся брать Риточку за руку, словно у этого невинного жеста могли быть страшные последствия. Риточка ждала, любуясь им и жаждая его. В сентябре между ними наконец случилось таинство любви.

  Тоша во всем напоминал котенка - вроде бы и подчинялся полностью хозяйке, но в то же время имел над ней безраздельную власть. В университете они не показывали своих отношений во избежание слухов и сплетен, так решила Риточка. Тоша сопротивлялся отчаянно, ревнуя и мучаясь, выставлял коготки, но успеха не добился, и смотрел на нее теперь на лекциях тоскливым взглядом, всеми силами выражая свое вселенское горе.

  Риточка много занималась в библиотеке, и это также невероятно раздражало Тошу. Но разве можно было заниматься дома, когда там был Тошенька, а в гостиной - такой уютный кожаный диванчик? Дома Тоша совершенно дичал, задвигая в дальний угол всю свою покладистость, и отделаться от него не представлялось никакой возможности. Он надвигался, как ракета, распаленный, раскрасневшийся -самая неприступная крепость сдалась бы его мороку. Таким образом, Риточка занималась в библиотеке, а Тоше ничего не оставалось, кроме как сидеть за дальним столиком (чтобы комар носа не подточил, видите ли!) и ждать. Он совершенно не мог сосредоточиться на предмете, когда Риточка сидела через три стола напротив, такая далекая и недоступная (Тошенька утешал себя мыслью, что это не продлится долго).

  В тот день в библиотеке было пусто, и Риточка подошла к нему после часа занятий. Он поднял на нее взгляд, покорный и жаждущий. Риточка, присев на край стола, провела пальцами по его руке, поднялась вверх, огладила по кругу и, наклонившись, мягко поцеловала его запястье; нежное, тонкое, пахнущее персиком. Она почувствовала, как вздрогнул Тоша, а потом резко втянул воздух.

  - Сейчас же войдет кто-нибудь, - прошептал он, уже теряя связь с реальностью. - Ты же сама не хотела...

  - Никого здесь нет, Тошенька, мы одни, совершенно одни, пугливый мой котенок, - Риточка нежно поцеловала его рот, горьковатый от сигарет. - Ты сейчас так похож на Тадзио!

  - А ты - на Ашенбаха, такая же одержимая, - будто недовольно ответил Тоша, охотно подставляясь под поцелуи.

  - Дурак! - ответила Риточка, улыбаясь.

  Хлопнула дверь библиотеки. Риточка резко встала.

  - Ты был прав, - сказала она, хмурясь. - Надо было подождать до дома, нас мог кто-то видеть. Но я не могла удержаться...

  - Ты никогда не можешь удержаться, - самодовольно возразил Тоша. - Особенно когда я... - он смолк и залился румянцем.

  Риточка улыбнулась.

  - Пойду соберусь, все равно сегодня уже не получится заниматься. Пойдем домой.

  - Если нас кто-то заметил, это даже к лучшему, - сказал Тоша уже дома. - Надеюсь, это был Григорий Андреевич, уж больно странно он на тебя смотрит.

  Георгий Андреевич вел у них историю.

  - Странно? - удивилась Риточка. - Тошенька, да он же души во мне не чает! Влюблен, бедняга, а я что? Какая я жестокая, Тошенька! - она картинно вздохнула. - Разве я виновата, что тебя люблю?

  Тоша пропустил ее признание мимо ушей.

  - Значит, ты знала - и ничего мне не говорила? Какой он мерзкий, этот Григорий Андреевич, со своими сальными взглядами! А тебя все устраивает, да?

  - Тошенька, милый, прекрати. Не порть нам вечер! Григорий Андреевич - прекрасный преподаватель, а как мужчина он меня интересует не больше, чем университетский дворник.

  Но Тошеньку уже было не остановить. Признаться, если бы Риточка не любила его до одури, то долго не продержалась бы с ним. Тошеньку воспитала мать, совершенно избаловав его; с отцом у него всегда были натянутые отношения. В четыре года он красовался на фотографиях в хорошеньком платьице и шляпке с атласными лентами; в десять это был уже настоящий бесенок, не желающий знать границ своим капризам и прихотям. Он был единственным ребенком в семье, и мать обожала его. Тоша всегда получал то, чего желал, любыми способами, любыми хитростями, и трогательное, невинное выражение его глазок провело не одну ничего не подозревающую душу. Его красота и очарование всегда и везде имели огромную власть над окружающими; он не знал упрека и отказа. С детства он понял, что легкие истерики работают не хуже его очарования. Он ударялся в слезы, жалея себя, заламывал руки, изображал глухие рыдания, делал вид, что задыхается - словом, tous les coups etaient permis для достижения необходимой цели. С Риточкой так не получалось; ей хотелось подчиняться, поклоняться, отдаваться. Несмотря на это, ссоры между ними случались часто - Тошенька был до безумия ревнив. Будучи полностью уверенным в себе и своих чарах, он отчего-то сомневался в чувствах Риточки. Он доверял ей, пока она лежала вечером подле него, разморенная и счастливая, но стоило ей выйти из дома, им овладевал страх. До нее он никого так не любил.