Любовь. Как часто мы думаем о любви? Впервые о ее значении задумываешься еще будучи ребенком: погружаясь в полный загадок мир, ты воспитываешь в себе любопытство, оно и заставляет тебя однажды спросить: «Мама, что такое любовь?» – и навсегда запомнить: «Это желание заботиться о ком-либо». Но вот ты становишься старше – учишься анализировать, размышляешь об истинном значении любви, желаешь любви.

Редко такие размышления приходят к какому-то однозначному ответу. Точнее, никогда. Это заставляет перейти на высший уровень рефлексии и задаться новым вопросом: существует ли она вообще, эта любовь?

Любовь – какое громкое слово… Может наши предки всего лишь искали оправдание своим инстинктам, отвергая элементарные понятия в поисках философского камня? Они так же просты были и в легендах: после громкого события о «легенде» начинали кричать буквально повсюду, и с каждым криком событие приобретала все больше подробностей, и не всегда правдивых. Из-за огромного их кома спустя много лет сам факт события мы ставим под сомнение.

Те же сомнения рождает идея любви, которая изначально была бесформенной дымкой. Ее ни во что не ставили, безжалостно обесценивали тысячелетиями, пока барды не стали слагать о ней баллады, а поэты – воспевать в стихе. Любовь стала тем самым философским камнем. И по сей день мы повторяем слова классиков в пьесах, фильмах, книгах, делимся громкими легендами о поиске себя и под малейшим предлогом кричим: «Это любовь!» Но можно ли судить о первозданном состоянии любви? Той ее форме, ради которой живут и умирают, к которой сводится все наше существование?

Ева не была из «долго размышляющих о любви». Она не искала трудностей в и без того сложном мире, но что до любви… Ева любила друзей, своего ежа и жизнь в целом, а сейчас, шагая по любимому пасмурному городу, она была безумно влюблена в свои новые белые кеды.

– Когда я стану известной поэтессой, – заявила она под громкий смех подруги, – мои цитаты будут писать на стенах и бить с ними тату.

– Скорее меня изберут в президенты, и я запрещу делать тату всем и каждому.

– Подожди-подожди, – Ева остановилась, обиженная тем, что ее перебили. – Если этого не случится, то я обстригу каре, перекрашусь в черный и буду ходить в траурной вуали. Всегда! – она задрала голову, придавая тем самым значимости сказанному, но подруга в ответ лишь снова рассмеялась.

– Ты о моем президентстве? Оно случится! Боже, поверить не могу, что лучшая подруга не верит в меня, подожди-подожди… – Катя (а именно так звали лучшую подругу Евы) лишь громче засмеялась.

Город хмурился в вечерней прохладе, осматривал торопливых прохожих из-под бровей-крылец. Небо заволокло низкими тучами, и они, казалось, давили на плечи. Двух студенток это не особо смущало. Девушки все шли по Невскому, громко смеялись и шутили, поедая мороженое, пока прохожие, предчувствуя надвигающуюся грозу, старались поскорее убраться с улицы. На широком шоссе образовалась пробка из множества машин. Люди нетерпеливо давили на клаксон и вызывали боль в ушах, изредка продвигаясь вперед на победные пару сантиметров. Тот самый случай, когда пешком быстрее, чем на машине. Туристы и гости города вели себя довольно шумно, слонялись повсюду с фотоаппаратами и в странных панамах, но шум в Петербурге – привычное дело. Культурная столица… Из культурных тут только блаженные старички, вольные поэты да безработные выпускники факультетов искусств.

Катя познакомилась со своей будущей подругой лет десять назад, когда та потерялась в зоопарке – Ева влезла на его территорию, не заплатив за билет (в большой шапке летом она выглядела очень смешно). Крепкая дружба так и находит кого связать своими узами: ищет противоположности и сплетает жизни, судьбы, души этих людей. И остается наблюдать, как маленькая Ева ворует кошелек, чтобы купить сладкого на прогулку, а Катя втайне от мамы прячет по карманам бутерброды для Евы.

– Так, приготовься, – неожиданно пропищала Катя после нескольких минут задумчивого молчания.

– К чему? – Ева широко распахнула глаза и чуть не выронила мороженое из рук, когда провела испуганным взглядом от указательного пальца подруги до одной из машин. – Нет…

– Давай, смелее! Увидела его?

– Не-е-ет… – протянула Ева и умоляюще посмотрела на Катю, понимая, чего та хочет. – Только не сейчас! Я сама выберу время…

– Ну уж нет! Ты мне выбора не давала.

Катя развернула подругу в сторону дороги и подтолкнула вперед. Издеваться над Евой она вовсе не думала, но вывести ее из зоны комфорта ну очень хотелось. Уж с кем поведешься – Ева была той еще оторвой. И сейчас она, сморщив нос, повернулась к Кате и обиженно показала ей язык. Мороженое было холоднее обычного в такую-то погоду, но Ева откусила пару больших кусочков, уверенно направляясь к выбранной цели.

По крайней мере Катины авантюры никогда не приводили их парочку в полицейский участок.

Максим расстегнул пиджак и расслабил галстук, который весь день стягивал шею, словно петля. Пальцы машинально барабанили по рулю, а глаза то и дело падали на циферблат часов. Максим уже второй час стоял в пробке и никак не мог попасть домой.

Опустив стекло, он запустил в салон автомобиля свежего воздуха, и лицо обдало приятной прохладой. В городе зажигались огни, а солнце, прячась за тучами, уплывало за горизонт. Город из прохладного вечера отправлялся в прохладную ночь, а запах сырости и надвигающегося дождя откликался в душе ноткой ностальгии по беззаботному детству.

Максим, разглядывая причудливые узоры на небе, медленно погружался в размышления о прошедшем дне; о том, что успел сделать, и на что не хватило времени. Время, время, время… Постоянно его мало. Вертишься как белка в колесе, ждешь заслуженного отдыха, но колесо лишь ускоряется и ускоряется. Если его остановить, то вся проделанная работа канет в небытие, и это заставляет нестись дальше, соответствовать самому себе и достигнутому статусу. Смирившись с мыслью, что ночевать ему придется посреди шоссе, Максим закрыл глаза и откинулся на спинку сидения, но задремать ему не дали.

– Привет! – раздался веселый голос у самого уха Максима, отчего мужчина вздрогнул и недовольно повернул голову. Сильнее этот вечер испорчен быть не может, даже если обратилась к нему цыганка, готовая нагадать скорую смерть.

Но на Максима с азартом смотрела молодая девушка и, улыбаясь, ждала ответа на приветствие. Максим сразу обратил внимание на ее необычные глаза. Показалось ли, но радужки глаз его «цыганки» были разных цветов: одна сапфировая, словно зимнее небо, другая – медовая, как весенняя почва в открытых полях где-то далеко, вдали от города и этих пробок. Одета она была просто, но со вкусом: длинные волосы лежали в свободной светлой косе с вплетением разноцветных лент. Перебирая в голове варианты того, чего же эта девушка хочет от Максима, тот невольно мусолил губы.

– Добрый вечер, – наконец ответил он негромким бархатным голосом и приготовился отказать, едва услышит просьбу.

– Ты любишь шоколад?

– Нет. Не ем сладкое. – Максиму не очень понравилось, что незнакомка обращается к нему на «ты», и он сильнее вжался в кресло, рассматривая эту невежливую.

Первые крупные капли дождя гулко ударили по крыше машины и принялись заливать пыльный асфальт. В качестве музыкального сопровождения и диско-шара выступили гром и молния. Как же это было вовремя. Максим мысленно понадеялся, что дождь испугает девушку, и она уйдет, но та лишь с улыбкой подняла взгляд на серое небо. Порыв ветра заставил ее передернуть плечами.

– А я люблю, – Ева выпрямилась. – И я поспорила во-о-он с ней, – она показала пальцем на стоящую у остановки подругу, – что именно ты пожертвуешь мне на шоколад.

– С какой стати…

– Пожалуйста, – перебила она Максима и умоляюще сложила руки, словно от его решения зависела ее жизнь. – Если я выиграю этот спор, то она прыгнет с парашютом.