Этот дневник вела моя клиентка, Лара С., приходившая ко мне на сеансы психотерапии в течение двух лет. Лара обратилась ко мне по причине невозможности разрешить или принять сложившуюся в ее жизни ситуацию, перепробовав к тому моменту целый ряд тех или иных мер. Я встречалась с Ларой не чаще, чем раз в 3-4 месяца по ее собственной инициативе. За этот период Лара вплотную подошла к разрешению ситуации и осуществила задуманное. Однако выбранный ей способ повлек за собой определенные последствия для ее духовного и физического здоровья. С этим Лара вновь обратилась ко мне спустя некоторое время. Во время нашей последней встречи я порекомендовала Ларе вести дневник или писать письма, чтобы дать выход эмоциям и чувствам, загнанным вглубь ее тела и разрушающим ее физически. Через полгода Лара прислала мне эту рукопись по электронной почте. С тех пор я больше не видела свою клиентку, она не оставляла мне номера своего телефона, как я теперь полагаю, намеренно. Адрес, с которого пришла рукопись, ликвидирован, и я склонна думать, что все это – звенья одной цепи.

Я как профессионал не могу не признать, что Лара была мне интересна, в первую очередь, как моя клиентка, а уж далее – как конкретно взятый человек с его духовным миром. Однако не скрою, что за эти годы общения я увидела в ней не только иллюстрацию действия тех или иных законов человеческой психики, но и живого, страдающего, глубоко симпатичного мне лично человека. Поэтому мне, безусловно, хотелось бы знать, чем закончится эта история, и я публикую рукопись по просьбе Лары, высказанной ей в тексте электронного письма единственно потому, что надеюсь числить ее среди живых и здравствующих. Удачи и счастья вам, Лара!

Предисловие от Лары

Это новое предисловие – вынужденная мера вмешательства жизни текущей в жизнь пережитую, описанную, препарированную и очищенную. Я как психотерапевт, соавтор и издатель писем Лары, отнюдь не подозревала, что пока ее рукопись мало-помалу появляется на страницах всемирной паутины, Лара будет внимательно следить за тем, что происходит, из своего никому не известного далека, изредка вмешиваясь в процесс и корректируя написанное ей самой. Так, недавно я получила от нее текст с требованием дословно разместить его в качестве предисловия к ее рукописи, что я и делаю под ее весьма жестким нажимом.

Признаюсь, увидев свои посмертные письма на сияющем изнутри экране компьютера, я поняла, что история приняла новый оборот, высвечивая те детали, которые до настоящего времени оставались в надежной тени. Читая повесть собственных страданий, боли и слез, я, безусловно, испытывала новое переживание, но далеко не такое сильное, как то, которое охватывало меня в момент нанесения строчек на компьютерный лист. Я понимала, что это все это уже в какой-то степени не я, или не совсем я – потому что это я, пережившая что-то важное в себе, лишившаяся чего-то главного, изгнавшая из себя что-то определяющее, и потому почти что чужая самой себе, существующей в письмах.

Может, в этом и заключалась мудрость лечения – в том, чтобы я взглянула на себя со стороны, поняла, как я теперь бесконечно далека от себя тогда, ужаснулась глубине собственного падения и нашла в себе силы полюбить себя такую, какая я получилась, – не знаю. Осознаю лишь то, что мне еще по-прежнему больно, и пока эта боль не утихнет, я обречена писать и печатать, но уже и вполовину нет той ненависти и злобы, которая помогала мне преодолевать, как я думала, саму себя, а на самом деле – просто была нужна мне когда-то как засохшая корочка, закрывающая доступ к открытой ране. Как только рана начала затягиваться, корочка стала не нужна и отпала сама собой.

Или нет, или мне нужно еще счищать и счищать ее с огрубевшей души? Ведь я только сейчас понимаю, почему я не хочу говорить с тобой – ведь дело вовсе не в том, что мне не разрешает мой психотерапевт, мой соавтор и соиздатель, нет, все не так. Я действительно не могу говорить с тобой въяве – все, связанное с тобой не-героем моих писем, а реальным человеком из плоти и крови – еще по-прежнему живое, пульсирующее болью настоящее. Ты в письмах – уже мое прошлое, но стоит тебе возникнуть в моей теперешней жизни в трубке телефона или в потоке машин, как я тут же понимаю, что ты в жизни – отнюдь не прошлое. Смысл моей работы над ошибками, к которой я приговорена этими письмами, в том, чтобы оставить в прошлом все – боль, страдания, унижения, и того, кто их причинил, а это значит, и тебя тоже. Ты должен остаться в моем прошлом, только так я смогу пережить себя и остаться в живых. А это значит – для меня ты должен умереть там, в конце моей истории, которого я еще пока не вижу, но к которому стремлюсь. Это не значит, что я желаю твоей смерти, это значит, что для меня сегодня нет ничего страшнее живого покойника.

С другой стороны, я бы желала, чтобы реинкарнация была возможна, и я однажды, не сейчас, но когда-нибудь встретила бы кого-то, как ты, во всем, кроме нашего прошлого, кого-то абсолютно незнакомого, но такого родного, словно мы две половинки рассеченной ударом меча старинной монеты, которые были вручены двум братьям, отправившимся в дальние странствия. Встреча бы знаменовала, что мы – ты и я – завершили свои круги, узнали друг друга и готовы перевоплотиться во что-то новое, что означает, в конечном итоге, смерть сущего, и так до бесконечности…

Я каждый раз тебя люблю и умираю,

Я каждый раз тебя из сердца вырываю.

Я каждый раз тебя в душе своей топлю.

И все равно – люблю, люблю, люблю…

Я и раньше писала тебе письма, если помнишь. Можно сказать, что помимо романа в жизни у нас был роман в письмах, по сути, представлявший собой ровно такую же бездну непонимания, как и вся наша трагедия, но теперь это уже не важно. Я думала, что больше никогда в жизни не напишу тебе ни строчки, не скажу ни слова, не отправлю ни единой смски, и так оно и будет. Я делаю это только ради доктора, которая считает, что «так будет лучше». Во всяком случае, ты никогда в жизни не прочтешь этих писем, потому что я пишу их не для тебя, а для себя.

Так вот, вернемся к тому, что я писала тебе письма. У меня до сих пор хранится объемный файл, в котором, словно в колодце днем, плещется темное и грозное ночное небо. Раньше, пока мы были еще вместе, я боялась его перечитывать, потому что каждая строчка сочилась живой и алой кровью, и, читая ровные и четкие компьютерные знаки, я всякий раз заново проживала свою боль и обиду. Согласись, что это невыносимо – вновь и вновь смотреть в театре трагедию собственной неудавшейся любви и жизни. Я и не смотрела, а старательно копировала все новые и новые потоки слов и знаков. До тех пор, пока однажды не перечитала все написанное за несколько лет и не ужаснулась. Это был бред сумасшедшего, с маниакальным упорством пляшущего вокруг одних и тех же камней, о которые этот несчастный все вновь и вновь разбивал себе голову. Иными словами, много лет я писала тебе письма об одном и том же. Много лет я кликушествовала, словно пророк в пустыне. Много лет я болела одной и той же болезнью и описывала одни и те симптомы. И ровно столько же лет ты меня не слышал и не слушал. И ровно столько же лет ты отрицал самое меня, и поносил меня, и упрекал меня за то, что я была сама собой. И ровно столько же лет ты не понимал меня и не считал нужным даже попытаться это сделать. Ты тоже ходил по кругу все эти годы. Зачем же я писала все эти письма?