— Сколько лет не виделись? –неожиданно принялся он обниматься. — Тридцать? Меньше? Ну да. Один хрен, до фига!
Судя по всему, изменился за это время Кулёк не сильно. Такого хитрожопого бойца, как Боря Кульницкий, я никогда не видел. Придали нам его во взвод сопровождения перед самой поездкой. Мы традиционно, не торопясь, в предвкушении, два дня готовили свой вагон: колотили нары и столы-лавки, получали довольствие и документы. А этого…недочерпака…пристегнули к моему подразделению вечером в ночь выезда. Без оружия, без харчей. Без нихера. Просто как усиливающий довесок. Как простодушно рассказал нам Боря-Кулёк, накануне его предприимчивая мама из советской торговли о чем-то договорилась с комбатом. Рос Боря без отца, и мама умела договариваться.
«Приехала с двумя сумками, — сказал Боря, — уехала без сумок и довольная. Два раза билет меняла».
Наверное, достигать соглашения с нашим видным комбатом ушлой маме ещё и понравилось. Во всяком случае, Пименов лично припёрся на отправку в два ночи, чего никогда не делал, и отозвав меня в сторону, оскалившись, сказал негромко: «Ты, сержант, с этим крапивным семенем поосторожнее. Понял меня?»
Я пробормотал что-то типа «так точно», но так до конца и не въехал. То ли опасаться этого Борика, то ли опасать? Пасти, так сказать. Хотя вот это слово закрывает и ту и другую позиции. Значит, будем пасти.
Я не был удивлен, что «блатного» солдатика воткнули именно ко мне.
Во-первых, дедовщины (в том понятии, как ее расписывали распоясавшиеся при Горбачёве газеты) у меня не было. Звездюлей отхватывали все. Соответственно личным заслугам, а не капризам старослужащих. И раздавал их я, а не все подряд. И как комод, а не просто так, по зову души.
Во-вторых, именно мы, овэсвэгэшники, регулярно выезжали за пределы части, сопровождая вагоны с реактивными снарядами почти до афганской границы. А для солдат нашего батальона, как и большинства остальных, даже сходить в увольнение считалось редким, почти несбыточным, счастьем.
Поэтому коллектив был спаянный, притёршийся. Терять возможность разглядывать гражданскую жизнь под стук вагонных колёс (задолго до грохота дембельского поезда) никто не желал. Да и других интересных возможностей, недоступных на арсенале, была масса.
— Жрачки на тебя не дали, автомат тоже,— сообщил Кульку Шавкатка. – Значит, будешь, сука, милостыню на станциях просить.
— Нам в Куйбышеве ящик водки к паровозу поднесут, — быстро сказал Борька и все охренели. – Надо только позвонить заранее. Можно в Кирове. Если там автомат на пятнадцать копеек имеется.
Обычно на водку, несчастный пузырь на пятерых, мы меняли тушёнку-сгущёнку. С кучей геморроя. Время-то какое – всё по талонам. Сухой, бля, закон. Да и пили мы эти сто грамм на брата больше для бравады, а не опьянения. То, что запрещено… того особенно хочется. Иногда везло с самогонкой: её выходило побольше. Но тут… Ящик! Есть от чего охренеть…
— Ты не охерел, солдат? – вопросил я новобранца под недоумённые взгляды сослуживцев. – Мы, блядь, в карауле!
— Так это ж не для нас, — не моргнув глазом,отвечал Борька. –На обмен. На покушать. И на заработать.
Из того, что ещё запомнилось с той поездки. На третьи сутки, когда мы стояли на задворках какой-то сортировочной, Кулёк приволок овцу. На шее. За ноги. Овца была небольшой, ещё молодой. И ещё живой. Кульницкий отоварил её какой-то трубой, но не убил, а только оглушил. И то не до конца: время от времени из овцы сыпался горох, она дёргалась и хрипела.
— Чё, Шавкатка, давай, зарежь её, — сказал тогда, кажется Витек. – Ты же должен уметь шашлык делать.
— Да идите вы лесом, — отвечал Шавкат.— Я вообще-то из Самарканда, а не из кишлака какого-нибудь. Мне её даже жалко.
— Мне не жалко, хоть она и ярка, похоже, — сказал я, вынимая штык-нож. – Я из русской деревни. Расстилайте плёнку, будете ассистировать.
***
Это была моя последняя поездка. Двое духов отжимались по залёту в метре от моих сапог, когда в умывальник залетел дежурный по части старлей Фишер. Замполит сто второй роты и кандидат в члены. Сам — тот ещё член. Кульницкий стоял тогда «на тумбочке» и должен был проорать «Смирно!», но замполит, по его словам, пробрался в казарму до его дежурства и просто где-то тихарился.
Как это произошло на самом деле, мне уже не суждено было узнать. Стало не до того. Я попал под кампанию «борьбы с неуставными отношениями». Нет в Уставах Вооруженных Сил СССР такого, чтобы «унижать военнослужащих младшего призыва отжиманиями от грязного, пусть и по их вине, пола и матерной бранью».
— Сиди на жопе ровно, сержант, — шипел ротный, приходя на губу. – Кампанейщина, мать её. Ещё пиджак этот… Не огрызайся. Что-нибудь решим.
Решили. Вместо широкой лычки вернули «адидаса» (прощай старшина «на дембель») и командировали дослуживать в другую часть. Где, на первое же утро, я вдруг обнаружил около кровати начищенные не мною сапоги, новые портянки, подшитый отстиранный китель и двух лопоухих доходяг в мешковатом хэбэ в режиме «чего изволите». Грязно и продолжительно выругаться на всё это в той богадельне совсем не возбранялось. На Уставы там клали с прибором. Такого бардака я не видел даже в соседнем стройбате. Зато не «дизель».
***
— А ты давно сюда перебрался? — спросил меня Кулёк после третьего тоста. – Чем вообще после армейки занимался-то?
Я подозревал, что всё он уже про меня узнал. Такая уж у нас «фирма». Посторонним вход заказан. Ответил уклончиво, но не особо скрываясь: «Всем понемногу. Вопросы решал. Потом в ЧОПе. С пацанами организовали. Теперь вот здесь. Сопровождаю».
Кулёк заржал.
— Ты хоть знаешь, кого ты сопровождаешь? И куда?
— Понятия не имею! – ответил я как учили. Мало ли. – Нам запрещено с ними общаться. Не расспрашивать. Не отвечать на вопросы. Не позволять принимать алкоголь…
— Да знаю, я знаю! – раздраженно перебил Борька.— Баб не пердолить. Мужиков тоже. Ха-ха. Ты пойми: я с тобой не просто так… беседую… Может я виды на тебя имею, продвинуть хочу?
«Надеюсь, — подумал я.— Продолжай!»
— Я в этом бизнесе далеко не последний человек, — гордо заявил Кульницкий.— От меня многое зависит, Русь. И подвернулся ты…как нельзя вовремя. Поэтому тебе вопросы и задаю.
— Откуда я знаю, что тебе можно на них отвечать? – резонно поинтересовался я. – Я только догадываться могу, кто ты есть на этом свете.
Он картинно вздохнул, покачал головой. Достал смартфон. Поводил пальцем, протянул мне: «Смотри!»
Я посмотрел.
— Убеждает? – довольно спросил он.
— Вполне. Спрашивай, Боря.
— Я уже давно не Боря. Я — … Впрочем, пока… пусть будет, Боря… Спрашиваю: кого ты сопровождаешь? На твой взгляд. Куда и зачем? Своими словами. Как ты понимаешь?
— Сначала казалось, что понимал. Специалистов, профессионалов — на вахты. Баб? – я пожал плечами. — Тех, что помоложе – скорее всего, в блядюжники. Тех, что постарше – сиделками и поломойками. Туда. В забугорье.
— С чего так решил? – вскинулся Кулёк.
— Ну, когда их бумаги принимаешь-передаёшь… Я же видел, что иногда плюсом шли загранпаспорта. Новенькие загранпаспорта.
— А разве тебе не запрещено вскрывать пакет с документами сопровождаемых? По инструкции? Без крайней на то необходимости?
Я усмехнулся. Кульницкий продолжил с нажимом:
— И таких необходимостей, как я уточнил, с тобой не происходило, так? Это кстати была еще одна причина того, что разговаривать с тобой имеет смысл – отсутствие залётов. Так откуда выводы?
— Я ставил условие – документы запечатывать при мне. Знаю, что не положено, но я смог убедить. Не всех, правда, но несколько раз получилось. Мало ли? Забудут положить, а мне на каком-нибудь посту расхлёбывай.
— У нас в России пока что не вменено в обязанность постоянно носить при себе документы, удостоверяющие личность, — заметил Боря.
— Расскажи об этом дэпээсникам, в режиме «Антитеррор», или ещё кому, — парировал я. — Объясни им! Да ладно! Видно же, что не туристами едут. По одежде, сумкам, повадкам. Причем заметно, что большинство в первый раз за кордон.
