Дом дедушки Мони и бабушки Аксиньи стоял у самого края деревни и был огорожен мощным забором, за которым был рубленый амбар, хозяйские постройки и баня из круглого леса.

Сам дом был рублен из толстого кругляка по старинным правилам и смотрелся мощным и крепким строением. Перед окнами со ставнями стоял палисадник, огороженный красивым штакетником; на территории палисадника росли черёмуховые кусты, которые давали тень и красивый фасад, который смотрелся, в основном весной, белыми цветами и ароматным черёмуховым запахом, благоухающим на всю улицу. Дедушка Моня в молодости был заядлым охотником и рыбаком, а бабушка Аксинья была хорошей хозяйкой. И всё у них было в согласии. Что-нибудь у них начиналось, какое-то несогласие, и вот-вот должен был разразиться скандал – бабушка быстро переводила всё в шутку, и скандал утихал, так и не начавшись. В те времена деревни были крепкими, с большим достатком; у тех, кто жил в деревне и работал на своём участке, недостатка не было.

Однажды я приехал к своей бабушке на велосипеде в гости, так как мы жили в четырёх километрах от её дома. Погода благоухала, солнце было в зените, а ласточки и стрижи с криками носились в высоте, ловя на лету насекомых, которые в ясную погоду летали высоко под облаками, так как атмосферное давление было высоким. И до того они высоко летали, что превращались в крохотные точки, которые кое-как просматривались невооружённым взглядом. А когда атмосферное давление снижалось, то летающие насекомые занимали воздушное пространство ближе к земле, и, чтобы прокормиться, ласточки и стрижи опускались за ними. Отсюда и пошла примета: если стрижи и ласточки летают высоко в небе, значит, будет ясная погода, и наоборот.

Бабушкин дом находился недалеко от дома бабушки Аксиньи. Я пошёл гулять по улице, проходил мимо их дома и увидел: их ограда была полна детей, детские голоса и возгласы просто заполняли двор, и мне тоже захотелось играть с ребятами в прятки и вообще занять активную позицию в их жизни.

Набрался смелости и подошёл к калитке. В это время выскочил круглолицый мальчик с курносым носом.

– А можно я с вами буду играть? – спросил я.

– Можно, – ответил круглолицый мальчик.

– А как тебя зовут? – спросил я.

– Женя. А как тебя? – спросил он.

Я назвал своё имя, и мы начали играть в прятки.

– С новичка шкурку дерём! – закричали ребята, и я начал галить.

Когда все спрятались, я пошёл их искать. Только отошёл, а ребята спрятались рядышком и застучались, я, таким образом, три раза галил.

В семье у Жеки было трое детей: старший Володя, средний Жека и младшая Наташа. Вся их семья жила в Турунтаево, а к бабушке Женя ездил на велосипеде, и вообще ему нравилось быть у дедушки с бабушкой, так как свободы было намного больше, да и друзей тоже. Зимой ходили на лыжах, катались с горки, но самое завораживающее занятие – это попасть в ПОХ, куда нас постоянно тянуло, и если начальник ПОХа был в расположении духа и нам давал работу – навести порядок на участке, – то мы соглашались не раздумывая. А после наведения порядка просили нам показать охотничье оружие и патроны к нему, и всё это нам показывали и даже давали стрельнуть из малопулек по мишеням: для нас это был полный восторг. Когда уходили с ПОХа и встречали своих сверстников, то разговоров было много и в разных интерпретациях. Наши сверстники нас слушали с открытыми ртами и удивлялись, а где-то в глубине души даже завидовали и рассказывали своим друзьям о наших похождениях.

У дедушки Мони была своя мелкокалиберка, с которой он охотился, а также давал нам из неё пострелять под его присмотром, так что мы с малых лет готовились в будущем быть настоящими охотниками. Когда мне исполнилось десять лет, отец приобрёл гладкоствольное ружьё тридцать второго калибра с хромированным стволом – переломку, – и я потерял покой. Чистил и смазывал его, а когда зимой пошёл в лес и хотел стрельнуть по рябчику, то я не смог его открыть, так как смазка замёрзла и мешала открытию ствола. Тогда я понял, что смазывать обильно не стоит, а то ружьё может и подвести в самую неподходящую минуту.

А однажды мы собрались с Жекой в лес. Договорились, что пойдём с самого утра в Черемошник, так называлось место, где рябчиков было много. А по ключу, который катил свои прозрачные воды по песчаному руслу, росли черёмуховые кусты – отсюда и название. Утром рано встали, я привёл себя в порядок. Попили с бабушкой чаю, затем я надел на ноги бабушкины ичиги. Бабушка ещё с вечера положила мне в рюкзак сало солёное, мясо отварное и варёные яйца, хлеб. Когда надел рюкзак и взял ружьё, то оно смотрелось для меня великоватым, и бабушка сказала:

– Саша, а ружьё-то для тебя большое, – и засмеялась.

– Бабушка, самое главное, я из него умею хорошо стрелять, – сказал я, вышел за ворота и пошёл по направлению к Жеке.

За ночь выпал снег и белой пеленой накрыл всю землю. Мой друг ждал меня у ворот, а из ограды был слышен лай собаки.

– Привет, Жека!

– Привет, Саня!

– А что это она у тебя лает? – спросил я.

– Да хочет идти со мной в тайгу, а я не хочу её с собой брать, так как она идёт за белкой, за колонком, за соболем. А мы же идём за рябчиками и можем её испортить, потом будет одних рябчиков искать.

– Дак ты её привязал?

– Да, привязал, а то увяжется за нами, потом мне дедушка шею намылит, – сказал Жека.

Немного погодя пошли в лес, который находился недалеко от домов. Поднялись на пригорок, с которого был виден калтус, с южной стороны обрамлённый сосновыми деревьями, которые росли на возвышенности, создавая песчаный яр и отгораживая соснами калтус от дороги, что проходила рядом с калтусом и сообщалась с колхозными фермами. Калтус – это старое большое болото, заросшее ветошью, осокой, камышом и разной травой. Он имеет под собой зыбкое основание: когда нога проваливается, то образованную нишу заполняет вода. По весне с этого калтуса доносились лягушачьи концерты на все голоса, оглашая своими звуками всю деревню, а дикие утки строили там себе гнёзда для будущего потомства. Хотя этот калтус находился рядом с деревней, утиные гнёзда никто не трогал, так как шли разговоры, что можно в калтус провалиться и не выбраться.

Из калтуса вытекал небольшой ручеёк, который впадал в Иркиличку, и через него спускались и поднимались гольяны, так как калтус метра на три был выше уровня реки. А дальше, за рекой Иркиличкой, в которой дедушка Моня ловил хариусов и ленков, виднелись старые постройки зареченских домов. Дома стояли по сторонам дороги, которая уходила в ельник, который в детстве пугал меня своей дремучей темнотой и неприступностью, и мне казалось, что там живут медведи и волки. Из ельника вытекала река Иркиличка, неся свои прозрачные воды по песчано-галечному дну. Это так казалось, что река вытекала, а вообще, река брала начало с хребта, который находился в нашем водоразделе. Три источника формировали речку: это правая Иркиличка, средняя Иркиличка и левая Иркиличка. Все они, стекаясь, формировали реку Иркилик с чистейшей водой и рыбой. Кто умел рыбачить, тот всегда был с рыбой.

Из раздумий меня вывел Жека:

– Саня, что-то идёшь в задумчивости. Что, плохо спал?

– Да нет, всё нормально, вспомнил, как меня ельник пугал своим дремучим видом.

– Да, меня тоже.

Когда нахожусь у бабушки, выйду на улицу – всю панораму закрывает взгорок, который находится перед бабушкиным домом, через дорогу. На пригорок поднимусь, и вся панорама – как на ладони. И ельник своей темнотой выделялся из общего фона и наводил уныние в душе, которое долго не проходило, но потом, с возрастом, исчезло бесследно. Ещё выше поднялись, и вся деревня перед глазами слева, вдали – Комаровка, справа за рекой Заречка упёрлась в гору, посреди – сам Иркилик, а из дымоходов дым поднимается вертикально вверх, и кажется, что это мощные опоры, которые держат небосвод.