========== Перестань умирать ==========

«Блять, он нормальный вообще?»

Саша наблюдает за магией из-за кулис. Саша уверен, что, будь отдаваемая Яриком энергия видимой, зрители бы ослепли. Саше, может, самому проще было бы ослепнуть, чтобы не видеть мертвенную бледность, проступающую через грим.

Перед началом он стоял, прислонившись к стене и наблюдая, как гримируют Рейстлина, и пытался ободряюще улыбаться. Ярик сидел как на иголках, периодически забываясь и начиная нервно раскачиваться, так что кому-то же надо было оставаться спокойным?

— Не помри там, — напутственно хмыкнул он, когда Ярик поймал его взгляд в зеркале. Тот только криво улыбнулся.

Саша и перед выходом на сцену это повторил. Похлопал по плечу, отсалютовал сжатым кулаком и ушёл за даламарской мантией, чтобы не нервировать это чудовище откровенной за него тревогой. Ярик и так нервный, вчера сожрал полпузырька валерьянки, чтобы хотя бы лечь (про «заснуть» Саша и не заикался). Сложно его за это винить — не каждый день мечта сбывается — но вторые полпузырька Саша пил сам и втайне, пытаясь не загадывать, как ему потом Ярика тащить в Москву и на следующий же день — снова на сцену, на долгожданный совместный концерт, изображать, помимо прочего, Иисуса, Моцарта и умирающего L, будь они все неладны.

В антракте Ярик шатался, но держался в целом неплохо и был даже собой доволен (хоть и смеялся про забытый посох несколько истерично), но Саша обольщаться не спешил: второй акт пережить без потерь шансов было куда меньше.

Он предпочёл бы ошибиться.

Сейчас он даже не ужасается с остальными шёпотом, делая ставки, на какой сцене Яр просто свалится. Он знает точно: свалится после. Доиграет — и свалится.

И угадайте, кому придётся его ловить.

Человек на сцене, едва не плачущий, когда ему признаются в любви, упорно не воспринимается Рейстлином. Саша хотел бы верить, что это просто игра — актёры они или где? — если бы не знал, что «просто» играть Ярик не умеет. Особенно эту роль — сколько разговоров было о том, что Рейстлина он живёт!

От «О любви» Саша малодушно отворачивается. Смотреть невозможно. Хочется зажать уши ладонями, лишь бы настоящей истерики в изменившемся почти до неузнавания голосе не слышать.

Он, конечно, с самого начала предполагал, что именно на этом моменте у Ярика полетят все предохранители и про контроль ситуации можно будет забыть, но предпочёл бы не убеждаться. Тревога за друга окончательно превращается в страх.

На Ростике, только что допевшем «Колыбельную», лица нет. Ростик горе-чародея за плечи хватает, стоит тому оказаться за кулисами, и свистящим шёпотом спрашивает, какого чёрта это вообще было. Яр улыбается бледно, показывает большой палец на вопрос «ты вообще как?», кивает стоящему в стороне Саше и только головой качает на «ты напугал меня до чёртиков».

Саша глядит в воспалённо сверкающие глаза и радуется, что в Москву они ночным поездом вместе едут. По крайней мере, величайший чёрный маг один не останется — не надо ему сейчас, не стоит, магия слишком много сил отнимает, пережить бы этот чёртов показ, как же долго…

Саша в Бездне толкает его максимально осторожно, не разбить бы такого нечаянно, а Яр всё равно ухитряется неудачно спиной упасть. Но у него всё в порядке, конечно — только вид абсолютно затравленный и глаза покраснели. У него всегда всё в порядке, если ему верить (Саша не верит).

У него и на поклонах всё в порядке — так в порядке, что придерживают его втроём, лишь бы падать не начал. Ярик поклоны честно выдерживает (только цветы брать не рискует — не то выронить боится, не то не уверен, что заслужил), поздравления коллег выдерживает, даже разговор с режиссёром выдерживает. Почти.

Саша этому разговору невольный свидетель — пытался найти Ярика и наткнулся на него с Русланом в коридоре. Отошёл в сторону подождать, чтобы не мешать и невольно не подслушать. Режиссёр выглядит усталым, Яр — откровенно больным; режиссёр говорит что-то негромко, потирая переносицу, не разобрать — ругает или хвалит; Ярика заметно потряхивает, челюсть сжимается всё сильнее, он на собеседника старательно не смотрит, по-настоящему опирается на посох и слушает молча — пытается иногда кивать, но движения дёрганными получаются, через силу. Саша замечает всё это невольно — предпочёл бы не замечать — и всё более нервно пальцами по стенке какой-то неровный ритм отбивает.

Руслан вдруг, нахмурившись, замолкает и показывает на что-то, чего Саше не видно. Ярик подносит руку к лицу и непонимающе смотрит на кровь на пальцах. Руслан начинает оглядываться, будто в поисках помощи — режиссёру перед показом определённо есть, чем заняться, кроме возни с горе-чародеем, который довёл себя до предела. Опять.

У Саши лопается терпение.

— Я с ним разберусь, — улыбается он Руслану и утягивает зажавшего нос Ярика в гримёрку.

— Я вас понял, — не своим голосом бормочет тот, всё так же не глядя на режиссёра.

Руслан только машет рукой — «договорим позже!» — уже снова куда-то торопясь. Наверное, где-то что-то пошло не так. Опять.

Саша усаживает горе-чародея на первый попавшийся стул, осторожно забирает посох из сведённых судорогой пальцев, заставляет наклонить голову и целую, кажется, вечность сражается с бутылкой, пытаясь её открыть. Поливает платок водой, разлив половину, и прикладывает Ярику к переносице. Тот, кажется, этого даже не замечает, глядя на собирающуюся на полу лужицу крови.

— Держи давай сам, — ворчит Саша. — Допрыгался, да? Тоже мне, Р-р-р-рейстлин…

«Перестань умирать, пожалуйста, просто, блять, перестань умирать».

— Я налажал? — спрашивает Ярик очень тихо.

Не слушал. Не слышал, вернее.

— Ну, это как посмотреть, — закатывает глаза Саша, всё ещё держа платок. Капли крови постепенно становятся реже. — Если считать лажей то, что ты чуть не помер прямо на сцене и едва не обеспечил залу психологическую травму…

Ярик криво улыбается и всё-таки поднимает руку к переносице. Саша убирает пальцы и машинально хлопает его по макушке, чуть не запутавшись в разлохматившемся парике. Ненадолго повисает тишина, нарушаемая только звуком падающих капель. Постепенно и этот звук сходит на нет.

— На самом деле, это было… да, — кашлянув, говорит Саша.

— Да? — слегка улыбается Яр.

— Да, — кивает Саша увереннее. — Это было прямо «да». Такое «да», что «дашнее» некуда. Ты живой вообще?

— Я-то живой, а вот мир рассыпался, — бормочет Ярик и прикрывает глаза.

— Склеим, — вздыхает Саша. Опять пытается успокаивающе-покровительственно похлопать его по голове и опять натыкается на дурацкий парик.

— О да, ты у нас мастер склеивать разбитые чашки, — усмехается Ярик, — и миры.

— А ты мастер их создавать.

— Разбитые-то чашки?

Саша снова закатывает глаза. Яр остаётся сидеть с платком у носа, явно забыв, что вообще может двигаться, и что-то там в себе переживая.

Иногда Саша действительно чувствует себя Сальери и ловит себя на жгучей зависти к этому юному дарованию, но в моменты вроде этого определённо предпочитает оставаться таким, какой есть. Без сжигающего всё огромного таланта (Саша уверен, что поёт хуже, и законченное образование на это никак не влияет), зато с относительной психической стабильностью. Хорошая штука — психическая стабильность. С Яриком, правда, её сохранить сложновато, но шансов явно больше, чем у самого горе-чародея — ад в его голове Саше даже представить страшно.

— Эй, — неуверенно подаёт голос Саша, — ты реально это сделал. Было очень круто.

Тот не реагирует. Саша забирает у него платок, помогает ему выпутаться из мантии, снимает откровенно неудачный парик; присев, стягивает рейстлиновские сапоги.

— Совсем раздевать не буду, обойдёшься, — хмыкает он, — дальше сам.

— А такой фансервис был бы, — вяло улыбается Ярик.

У Саши немного от сердца отлегает: пытается шутить про фансервис — значит, чувствует себя чуть живее, чем выглядит.

— Скоро вернусь, — обещает он, уходя на сцену даламарить. — Дождёшься?