Их встречали звоном церковных колоколов. Почти каждый дом был украшен в цвета французских флагов – красный, белый, синий. Ликующие жители деревень, счастливо избежавшие царившей в Нормандии разрухи, встречали солдат с бутылками вина и фруктами. Небритые бойцы Сопротивления, надев нарукавные повязки, пытались влезть на ведущие танки, чтобы показать дорогу. Офицер штаба Гвардейской бронетанковой дивизии в броневике «Стагхаунд» подметил «разного рода странное оружие, которым те рьяно махали, забыв о безопасности»[9].
Иногда в танках кончалось горючее. В таких случаях нужно было остановиться у обочины и ждать, пока не подъедет «трехтонка» какого-нибудь полка. Канистры перекидывали танкистам, вставшим на моторный отсек. Иногда случались внезапные короткие перестрелки, когда группа немцев, настигнутая наступлением, отказывалась сдаться. Ликвидацию таких очагов сопротивления называли «дезинсекцией»[10].
30 августа Хоррокс почувствовал, что наступление затягивается, и приказал генерал-майору Джорджу Робертсу выдвинуть ночью 11-ю бронетанковую дивизию и к рассвету взять Амьен и мосты через Сомму. И хотя танкисты засыпали от усталости, до мостов добрались, а с первыми лучами солнца на «трехтонках» прибыла бригада пехоты – для обеспечения безопасности города. Хоррокс, ехавший позади, поздравил Робертса с успехом; затем тот, отчитавшись об операции, сказал: «У меня для вас сюрприз, генерал»[11]. Привели немецкого офицера в черной униформе танкиста, небритого, с лицом, обезображенным ранением времен Первой мировой, оставившим его почти без носа. Робертс, отметил Хоррокс, «был точь-в-точь словно гордый фермер, выводящий быка-чемпиона»[12]. Его трофеем стал застигнутый в постели генерал танковых войск Генрих Эбербах, командующий 7-й армией вермахта.
На следующий день, 1 сентября, исполнилось пять лет со дня вторжения Германии в Польшу и начала войны в Европе. По странному стечению обстоятельств оба командующих группами союзных армий в Нормандской операции были в это время в своих штаб-квартирах и позировали портретистам. Генерал Омар Брэдли, купавшийся в лучах победы после триумфального наступления генерала Паттона на Сену, пребывал неподалеку от Шартра, его портрет писала Кэтлин Манн, супруга маркиза Куинсберри. В тот прекрасный день они могли наконец насладиться охлажденными напитками: совсем недавно Верховный главнокомандующий генерал Дуайт Эйзенхауэр прислал Брэдли холодильник с посланием: «Дьявол, я замаялся глотать ваш теплый виски, как ни приду к вам в штаб!»[13]
Фельдмаршал сэр Бернард Монтгомери[14] в фирменном обмундировании – серый свитер с высоким воротником, вельветовые брюки и черный берет с двойным значком – позировал шотландскому портретисту Джеймсу Ганну. Его тактический штаб и прицеп расположились в парке Шато-де-Данги, на полпути между Руаном и Парижем. Несмотря на утренние поздравления – его повысили в звании до фельдмаршала, – Монтгомери был настолько не в духе, что отказался встретиться с владельцем замка герцогом де Данги и бойцами местного Сопротивления. Все надежды Монтгомери на совместное наступление на Северную Германию под его руководством рухнули: на посту главнокомандующего сухопутными войсками его заменял Эйзенхауэр. Брэдли ему больше не подчинялся, они сравнялись. По мнению Монтгомери, Эйзенхауэр, отказавшись сосредоточить силы, просто вышвырнул победу на свалку.
А вот высокопоставленных американских офицеров повышение Монтгомери привело поистине в ярость. Он стал пятизвездным генералом, в то время как у Эйзенхауэра, его начальника, было все еще лишь четыре звезды. Паттон, чья 3-я армия на востоке Франции уже подходила к Вердену, в тот день писал жене: «От всей этой затеи с фельдмаршалом нас, то есть меня и Брэдли, просто тошнит»[15]. Даже многие высшие британские офицеры считали, что подачка, брошенная Черчиллем Монти и британской прессе, чтобы замаскировать фактическое понижение в должности, была серьезной ошибкой. Адмирал сэр Бертрам Рамсей, командующий военно-морскими силами союзников, писал в дневнике: «Монти сделали фельдмаршалом. Это поразительно. Не выразить, сколь я об этом сожалею. Понимаю: личная инициатива премьер-министра. Чертовски глупо и, бьюсь об заклад, неимоверно оскорбительно для Эйзенхауэра и американцев»[16].
На следующий день, в субботу 2 сентября, Паттон, Эйзенхауэр и генерал-лейтенант Кортни Ходжес, командующий 1-й американской армией, встретились в штабе 12-й группы армий Брэдли; леди Куинсберри пришлось отложить кисти. По словам помощника Брэдли, Ходжес был «как всегда, безупречно одет и аккуратен», а Паттон – «в безвкусном наряде с медными пуговицами, да еще и приехал на рыдване»[17]. Обсудить собирались стратегию и серьезную проблему со снабжением. Войска продвигались вперед столь неожиданно быстро, и это превосходило возможности даже огромного американского военно-транспортного флота. Утром Паттон попросил Брэдли: «Дайте мне 400 тысяч галлонов бензина, и я доставлю вас в Германию в два дня»[18].
Все сочувствовали Брэдли. Он так хотел оставить все самолеты на снабжении 3-й армии Паттона, что выступил против планов высадить десант впереди войск и тем ускорить наступление. Паттон, жаждавший пройти линию Зигфрида в мгновение ока – по его меткому выражению, «как говно через гуся»[19], – уже подкупал пилотов-«транспортников» ящиками ворованного шампанского. Но этого оказалось недостаточно. Эйзенхауэр отказался выступать, да и к тому же его изводил Монтгомери, требовавший львиную долю ресурсов для своей главной атаки на севере.
Дипломатия союзников вынуждала Верховного главнокомандующего уравновесить противоречащие требования двух групп армий – насколько это в человеческих силах. Так Эйзенхауэр и принял стратегию широкого фронта – как говорится, ни нашим, ни вашим. (Стратегия широкого фронта стала для ОКВ, немецкого Верховного командования, «лучом света в темном царстве». «Для немцев оставалось загадкой, – писал один штабной офицер, – почему враг не сумел собрать все свои войска в одной точке и пойти на прорыв… Вместо этого он сделал немецкому командованию немалое одолжение и рассредоточил войска по всему фронту, словно веером»[20].) После войны начальник штаба Эйзенхауэра генерал-лейтенант Уолтер Беделл Смит высказался относительно соперничества Монтгомери и Брэдли. «Удивительно, – сказал он, – куда только деваются годные командиры, когда создают себе публику, на которую надо играть. Был командир, стала примадонна»[21]. Даже Брэдли, на первый взгляд скромный, и тот «создал себе публику, а нам проблемы».
Неспособность Эйзенхауэра достичь компромисса между стратегиями Монтгомери и Брэдли усугубил несчастный случай. После того как он покинул штаб 12-й группы армий под Шартром, его в тот же день доставили самолетом на Атлантическое побережье Нормандии, на командный пункт в Гранвиле. Выбрать место, столь далекое от стремительно меняющейся линии фронта, – серьезная ошибка. На деле, останься командующий в Лондоне, связь, как указал Брэдли, была бы лучше. На подлете к Гранвилю у легкого самолета забарахлил двигатель, и пришлось приземляться на пляже. Эйзенхауэр, уже повредивший колено, травмировал и другое, пока помогал развернуть самолет на песке. Аккурат перед встречей Брэдли и Монтгомери он на целую неделю оказался прикованным к постели с загипсованной ногой, и это обстоятельство оказалось решающим.
